Анна Матвеева - Сладкая отрава унижений

Хоть и было самое осеннее начало, но поутру стоять в холодных листьях по щиколотку, пусть даже небо голубое — это, я тебе скажу, не самая лучшая вещь жизни. Но я ведь любила, я была готова и открыта для любых унижений, лишь бы только Суршильский высунул свою красивую голову с третьего этажа хрущевского дома и кивнул бы мне: заходи!

Окна оставались недвижимы, и я, и кот. Кот, кстати, в конце концов уснул, я надоела ему, как мертвый воробей. Мне чудилось какое-то движение за окнами Бориса, хотя умом (или чем-то еще, что могло рационально размышлять) я понимала: в такой ранний сон ночные птицы — то бишь совы и музыканты — еще спят. Крепко спят.

Пальцы заледенели, и я долго не могла зажечь спичку. Потом все-таки зажгла, закурила, и как раз открылась дверь подъезда — открылась так шумно и неожиданно, что я едва успела заскочить в детский домик, в которых всегда пахнет какашками, потому что отдыхают там не дети, как задумывалось двороустроителями, а хулиганы. Сложившись буквально втрое, я видела в крошечное окошко, как из подъезда выходят Петр и рыжий Глеб. Глеб громко смеялся, да и Петр был веселее обычного. Когда их шаги прошуршали мимо, я решила выбраться наружу, но вдруг снова запели потревоженные листья — и я осталась в своем вонючем убежище, потому что к подъезду подошла Пиратова. Вид у нее был такой, будто бы она каждый день в восемь утра (беглый взгляд на часы) прогуливается Именно В Этом Дворе. Пиратова сделала большой круг по двору — и я заметила, что на ней одет сногсшибательный (в смысле, длинный, такой, что легко можно было свалиться с ног, а так — я бы такой ни в коем случае не носила!) плащ, да и накрашена она была не хуже Булки.

Булка вышла из подъезда. Увидела Пиратову, остановилась, поморщилась, о чем-то молниеносно подумала (мысль бежала по ее лицу, как мышка по полу), но решила не связываться, ушла.

Я вылезла из домика и, покряхтывая, подошла к подруге.

Пиратова вскрикнула, будто завидев змею.

— Ты что? Ты как?

От меня пахло какашками хулиганов — ну, или мне так казалось.

Пиратова засмеялась, мне вдруг тоже стало смешно — но сильнее всех смеялась Уныньева, которая шла во двор к Суршильскому со стороны Института Связи.

***

Вот так мы и проводили свободные минуты в этом самом дворе. Практичная Пиратова познакомилась с его бабушкой-соседкой и теперь была в курсе расписания жизни любимого исполнителя. Главной задачей было не попасться ему на глаза, но отслеживать всех входящих и выходящих.

— Давайте оценим наши шансы, — цинично шептала Пиратова во время согревающего перекура в соседнем подъезде. — как вы думаете, у кого их больше?

— Отстань, — выдувала дым Уныньева, — не смей так о святом чувстве любви.

А сама страдала — я видела, как стучит ее сердце, ритмично приподнимая тонкую ткань блузки, хотя мы всего лишь сидели на очередной репетиции или посещали концерт. Мы подружились с музыкантами, и даже Петр уже не морщился, но Суршильский-то — Главная Цель — совершенно перестал обращать на нас внимание и снова возобновил роман с Булкой.

Уроки мы совсем забросили — хорошо помню, как я лежала в кабинете физики лицом вниз на парте и рассматривала солнечный осенний свет через свои длинные волосы — они были черно-рыжие и пахли листьями.

Наконец листья собрали и сожгли — мы даже приняли участие в субботнике, который проводили во дворе Суршильского, не опасаясь случайной встречи — группа уехала на гастроли в город Кувандык. А бабушка-соседка даже накормила нас потом пирожками.

Потом выпал снег. И создал нам целую кучу проблем: на снегу оставались четкие следы, а главное — невозможно стало стоять на холоде больше, чем десять минут.

Под Новый год мы с Пиратовой долго ждали Уныньеву на остановке троллейбуса, а потом плюнули и без нее поехали на “репу”.

Дверь в подвал открыл непривычно злобный Глеб. Из-за его спины выглядывала Булка с очень обеспокоенным лицом.

— Нет Бориски, трубку не берет, дверь не открывает — хотя дома, — сказал Рыжик, — так что можете фанатеть возле подъезда — Ксеня говорит, вы там прописались.

— Как грубо и жестоко! — возмутилась Нина.

Мы грустно побрели в соседний двор. У Бориса форточка была открыта — значит, правда, дома.

— Заболел, — убежденно сказала Пиратова, — только это может служить оправданием.

Из подъезда по свежем снежку пробежала Уныньева... Пробежала, не видя нас, улыбаясь, сметая варежкой сугробчик со скамейки.

Мы кинулись следом.