Владимир Найдин - Реанимация Записки врача

Я решил к нему подстроиться. «Раз, — говорю, — гимнастику неохота делать, начните танцевать, эдак с элементом чечетки, все-таки произойдет движение какое-то. Тем более что вы были настоящим асом. И нога быстрей разработается». Это ему понравилось. Он вскочил и начал как-то подтанцовывать, шаркать больной ногой, прищелкивать пальцами, сложил губы сердечком и стал в такт приглаживать встрепанные перья-волосы. Как подвыпивший попугай на жердочке. При этом он еще издавал какие-то кряхтящие звуки, обозначавшие, возможно, аккомпанемент или призывные крики самца того же попугая. Когда я ему это сказал, он не согласился: «Нет, женшину (именно через «ш») надо брать сперва обхождением, а потом уже лихостью».

Я с ним полностью согласился. Лихость — это непременно. Она у него была с избытком. Даже когда он пребывал в болезненном состоянии.

Постепенно он настолько окреп, что отправился долечиваться в санаторий. «Уезжаю на отдых. Тридцать лет не кантовался на отдыхе. Тамара через свой ресторан устроила. По блату. Поставила им дефицитные продукты: колбасу салями, печень трески. Обещала, что они там меня будут носить на руках и сдувать пылинки. Мне это надо? Главное, я там отдохну от звериных криков. Они уже здесь так надоели, что я готов на любые условия. Пусть даже носят на руках. Я потерплю».

Когда он вернулся, то долго не давал о себе знать. Наконец позвонил, сдержанно поблагодарил и сказал, что уезжает в круиз бить «дробочку». Я пожелал ему попутного ветра и чистой воды. Про английскую ручку и барабаны в шкафу он больше не упоминал. А я как еду мимо зоопарка, так и вспоминаю этого лихого чечеточника и его фирменную дробочку.

Феромоны — специальные частицы, определяющие тягу полов друг к другу. Летучие эфирные масла позволяют им в самых малых консистенциях действовать на огромные расстояния.

Феромоны совершенно не обладают никаким запахом, но воспринимаются особыми клетками, расположенными на внутренней поверхности носа. Оттуда они передают сигнал в глубинные отделы мозга. Действие их одинаково почти у всех живых существ — от бабочек, акул и обезьян до человека. Самец бабочки-капустницы, учуяв одну миллионную частицу феромона самки, прилетит за сотню километров не задумываясь… Человек не так категоричен. У меня в юности был приятель, который, пригласив хорошенькую девушку на танец, осведомлялся, где она живет. И узнав, что дальше трех остановок от его дома, на второй танец уже не приглашал. Далеко! Правда, у него часто бывал насморк, может быть, он эти феромоны плохо улавливал?

У меня тоже был похожий случай. Мы только выехали на поезде из Москвы в Софию, как я тут же заболел. Насморком. Драматично. Фамильный еврейский насморк — это нечто. Распухли веки, слезились глаза, в носу чесалось так, что казалось, ершик для мытья бутылочек прохаживается внутри отечных носовых раковин. Туда-сюда. Тут уж не до феромонов.

1964 год — оттепель. Меня взяли в делегацию Минздрава, направляющуюся на конгресс в Софию. Народная Республика Болгария, Генеральный секретарь — Тодор Живков, друг СССР. Так смело и рубанул на райкомовской комиссии по выездам: «Курица — не птица, Болгария — не заграница». Этого вслух не сказал. Только подумал. Конгресс по моей специальности, но, кроме меня и еще одной милой дамы из кардиоцентра, все остальные делегаты, человек десять, никакого отношения к нашему предмету не имели. Тогда делегации таким манером формировались, чтоб специалисты не шибко выделялись из общего фона «советского здравоохранения». С нами был директор протезного завода, один чиновник соцстрахования, один физиолог из судебной психиатрии и один эндокринолог (!). Он же — парторг эндокринологического института. Всякой твари по паре. Тема конгресса абсолютно не соответствовала их интересам. И не надо. Они ехали просто проветриться. Тем более после Софии нас свозили на поезде на Золотые Пески («Златы Песцы»), Мы бродили опьяненные (в прямом и главным образом переносном смысле слова) по берегу осеннего Черного моря и восхищенно цокали языками, заходя в стилизованные ресторанчики «У рыбака», «Мельничный двор», «Пиратская таверна». «У рыбака» все было опутано сетями, в «Мельнице» посетители сидели на мешках якобы с мукой, а во дворе «Пиратов» скрипела на ветру виселица, на которой этих пиратов как бы вешали. Экзотика! Для нас-то, советских, идейно стерилизованных!

Я тоже цокал языком, но с явным гундосым оттенком — насморк не прекращался даже на морском воздухе. Вечером пошли в большой ресторан — хозяева устроили отвальную по полной программе. После обязательных тостов принесли какой-то фирменный жюльен, которым очень удобно было закусывать довольно средний коньяк «Плиска». Вообще, гадкий коньяк. Три звезды, но он тянул только на одну. С нашим армянским трехзвездочным того времени — никакого сравнения. Мы это обсудили с эндокринологом. Он был родом с Кавказа. Разбирался в этом деле профессионально. Предложил вечером в номере провести сравнительный анализ.