Лора Белоиван - Чемоданный роман

Они рассчитывали провести в городе В. дней пять, а потом ехать на своих великах дальше в Китай, но задержались на три недели. Я всегда говорила, что это были лучшие недели в моей жизни; может, врала по своему обыкновению, однако то, что они оказались очень, очень не самыми худшими — абсолютная правда. Дело в том, что мы с Хайди постоянно ржали. Ни над чем, а просто так — или, вернее, над всем подряд. У меня больше не было, нет и, вероятно, впредь не будет человека, с которым бы настолько синхронно улавливалось смешное. Мы с ней видели одинаково. Единственный человек, который смеялся над сюжетом о читающем в трамвае бомже (тот читал пачку горохового супа, методично меняя ее стороны, будто перелистывал страницы), была Хайди. Я рассказала ей про бомжа по телефону, и она проржала минуты три дорогого международного времени. А больше никто не смеялся.

Хуго был нам полной темпераментной противоположностью. Он чинно уходил спать в двенадцать вечера, а мы сидели на кухне до четырех ночи, допивая крепленое молдавское винище, и тихими ночными голосами распевали четыре песни, в которых обе знали все слова: «Every Day I Spend My Time», «The Show Must Go On», «You’re in the Army Now» и «Черный ворон». Хуго странным образом оттенял наш бешеный букет. Так кусочек ледяного ананаса оттенил бы «розовое игристое», привнеся в эту убойную газированную бормотуху несколько неожиданное изящество.

В первый же день их пребывания я облажалась. В мозгу моем произошел спонтанный микс между именами «Хуго» и «Хайди». Я нечаянно сказала «Хуйди» — и застыла, прислушиваясь к эху вылетевшего изо рта слова. Это была наша первая смеховая истерика, из которой мы, кажется, так и не вышли до самого расставания. Когда мы с Хайди уже издыхали на паласе, Хуго безмятежно прокомментировал:

— Хорошая пара, — сказал он, — дядя Фига и тетя Хуйди.

Кстати, они действительно потом поженились, и у них стало двое детей: Юра и Лева.

Они старались углублять свой русский, а я страдала от упущенной возможности улучшить свой английский. Когда Ласточкина прислала мне РДО, я почему-то решила, что мы будем общаться с хорошими швейцарцами на языке Стинга («every day I spend my time…»). Хайди и Хуго мне сочувствовали и даже периодически переходили со мной на английский, но нашего совместного старания хватало ненадолго. И тогда они привели мне Практику Языка.

Практику звали Дэниэл, у него было узенькое личико с крупным орлиным клювом, глаза умирающей от голода рыси, синяя куртка с большим масляным пятном на животе и курсантская шапка-ушанка с морской кокардой во лбу. Ошибиться было невозможно, и мои адаптированные к России швейцарцы мгновенно определили в облике Дэниэла отбившегося от стаи гражданина США. Так оно и оказалось: Дэниэл приехал в Россию делать бизнес, выбрал для этого почему-то Хабаровск, заручился поддержкой каких-то своих якобы знакомых, те его не встретили, адреса Дэниэл не знал, но решил сразу не улетать, а немного осмотреться. Его очень удивляло, что буквально каждый его взгляд на окружающую действительность оценивался аборигенами ровно в 40 долларов. Стоило ему что-нибудь потрогать, как с него требовали 40 долларов и заворачивали потроганное в сверток из серой бумаги. Когда таких свертков стало у него очень, очень много, Дэниэл перестал распускать руки.

— Я так удивлен, — делился Дэниэл, — у вас все имеет одинаковую цену. Бутылка воды «Бьюэйратино» — 40 долларов, билет из города X. до города В. — 40 долларов, вот эта прекрасная шапка — тоже 40 долларов!

Я слушала язык его носителя и гнала из своей башки имя царя, превращавшего любое говно в золото. С Хайди мы старались друг на друга не смотреть, но в какой-то момент я нечаянно подняла взгляд, а она не успела отвернуться. Еще пытаясь спасти ситуацию, я задавила в себе самый верхний приступ хохота, повернулась к Дэниэлу и собралась предложить ему еще супу. «Midas…» — вежливо сказала я, и тут мы с Хайди, одновременно вскочив и роняя табуретки, швырнулись вон из кухни: умирать. Хуго остался в кухне с Дэниэлом, с вежливой доброжелательностью пояснив ему нашу экстренную эвакуацию:

— Им срочно потребовалось в туалет.

— Oh, — сказал Дэниэл.

Он ушел ближе к вечеру. Мы вызвали ему такси. Жил он в гостинице, куда его поселил «Интурист», отловивший беднягу сразу, как только тот приехал из города X. Номер в той гостинице был единственным предметом, за который Дэниэлу приходилось платить гораздо больше, чем 40 долларов. Да, я забыла сказать: по словам Дэниэла, родившегося, выросшего и, надеюсь, все-таки сумевшего вернуться в Чикаго, бизнес в России он хотел построить на деньги папы, оставившего почти миллионное наследство.