Пауло Коэльо - Алеф

– Я хотела бы показать вам одну фотографию из моего телефона, – говорит Хиляль. – И у меня с собой скрипка, если вы хотите послушать музыку.

Музыку мы и так слушаем: на кухне включено радио. Напряжение в вагоне растет; в любой момент может произойти взрыв, и я ничего не смогу с этим поделать.

– Знаете, для начала давайте спокойно позавтракаем. Вы тоже присоединяйтесь, если хотите. Потом я намерен немного поспать. А уж после этого я посмотрю ваше фото.

Меня прерывает грохот, похожий на раскат грома; мимо нас мчится встречный поезд. Так же было и ночью, со столь чудовищной регулярностью, что вместо ощущения уютной колыбельки, раскачивавшийся вагон больше напоминал шейкер для коктейля. Помимо физической дурноты я чувствую себя виноватым перед всеми этими людьми, которых втравил в такую авантюру. Я начинаю понимать, почему головокружительный аттракцион с резкими подъемами и спусками принято называть «русскими горками».

Хиляль и переводчик-китаец несколько раз пытаются завести разговор, но ни издатель с женой, ни редактор, ни сам писатель, придумавший эту поездку, не спешат его поддержать. Завтрак проходит в молчании; пейзаж за окном не отличается разнообразием: поселки, леса, снова поселки и снова леса.

– Далеко еще до Екатеринбурга? – спрашивает издатель у Яо.

– Прибудем туда после полуночи.

У присутствующих вырывается вздох облегчения. Может быть, имеет смысл прекратить эксперимент и повернуть назад? Нет никакой нужды карабкаться на гору, дабы убедиться, что она высокая; не обязательно добираться до самого Владивостока, чтобы иметь возможность сказать, что ты проехал по Транссибирской магистрали.

– Ладно, пойду попробую заснуть.

Я встаю. Хиляль устремляется за мной.

– А расписка? А фотография из моего телефона?

Расписка? Ах да, ей нужно разрешение посещать наш вагон. Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, Яо стремительно набрасывает какой-то текст на русском языке и дает мне на подпись. Все пассажиры – включая меня – готовы его растерзать.

– Уточните, пожалуйста: не более одного раза в день.

Яо вносит соответствующее уточнение и уходит завизировать расписку у охраны.

– А фотография?

Я уже решительно на все согласен, лишь бы поскорее добраться до постели, однако раздражать попутчиков, которые к тому же оплатили эту поездку, мне совсем не хочется. Я предлагаю Хиляль пройтись до конца вагона. Мы открываем дверь и попадаем в тесный тамбур. К стуку колес прибавляется скрип вагонных сцеплений, и шум делается попросту невыносимым.

Хиляль показывает мне снимок, сделанный сразу после восхода солнца. Длинное облако в синем небе.

– Вот, видите?

Ну да, вижу. Облако как облако.

– Оно следует за нами.

Ну-ну, значит, нас преследует облако, которое к тому же успело совсем рассеяться. Я согласно киваю в надежде поскорее закончить разговор.

– Вы правы. Мы с вами обсудим это позже. А пока почему бы вам не пойти к себе?

– Не могу. Вы же дали мне разрешение приходить к вам один раз в день.

Должно быть, усталость затмила мой разум, и я породил чудовище. Поскольку ей можно приходить только один раз в день, это означает, что она будет здесь с утра до вечера. Что ж, эту ошибку надо исправить.

– Послушайте, я в этом поезде гость, такой же, как и вы. Я бы с удовольствием проводил с вами больше времени, ведь в вас столько энергии и вы не признаете слова «нет», но беда в том...

Ее глаза. Зеленые, совсем без косметики.

– Беда в том...

Кажется, я совсем обессилел. Суток без сна достаточно, чтобы человек сделался вялым и беззащитным. Именно в таком состоянии я и пребываю. Очертания тамбура начинают тускнеть и расплываться. Звуки стихают и отдаляются, сознание мутится, и я перестаю понимать, кто я и где нахожусь. Я точно знаю, что прошу Хиляль послушаться меня и вернуться в свой вагон, но слова, которые произношу, почти не имеют к этому никакого отношения.

Я смотрю на свет в священном месте, и волны этого света омывают меня, наполняя душу покоем и любовью, которые редко идут рука об руку. Я вижу себя со стороны, а еще вижу африканских слонов с воздетыми к небу хоботами, верблюдов в пустыне, завсегдатаев бара в Буэнос-Айресе, пса, перебегающего улицу, кисть, которой водит женская рука, рисующая розу, заснеженную вершину в Швейцарии, монахов, поющих диковинные гимны, пилигрима на пороге церкви в Сантьяго-де-Компостела, солдат, которые поднимаются с рассветом и готовятся к бою, пастуха, гонящего отару, рыб в океане, города и леса, – весь мир, огромный и сияющий, маленький и тихий.