Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург

— О, какая красивая женщина! Чем же она занимается?

— Она философию читает в институте, — ответил я, забирая фотографию назад.

— Вот оно как? — удивился он и налил еще по рюмке. — Давай выпьем за твою маму.

Выпили по третьей. В теле появилось некоторая легкость, в душе немного посветлело. Тяжелые мысли о предстоящей командировке отодвинулись на второй план. Мир немного менялся от коньяка, а язык развязывался.

— А мама твоя замуж так и не вышла?

— Нет, — говорю, — не вышла. Она очень сильно любила отца и до сих пор, — прошло уже больше двадцати лет — она не может смириться с тем, что он погиб.

— Понимаю, — многозначительно сказал Константин Константинович. — У меня вот тоже сестра…

В тот момент, когда он произносил ее имя, в купе резко влетела проводница, принеся с собой комплект чистого постельного белья. В связи с этим я не расслышал имени сестры Константина Константиновича, получилось что-то вроде «…да Константиновна». Переспрашивать я не стал. «Подумает еще, что я его не слушаю», — представилось мне.

Увидев бутылку коньяка на столике, женщина с укором посмотрела на нас, после чего удалилась.

— Так вот, — продолжал он, когда проводница закрыла за собой дверь купе, — сестра моя потеряла маленького сына. Его загрызла собака. И что? Она вмиг переменилась. Из кроткой женщины она превратилась в распутную стерву, которая совращает молодых людей примерно твоего возраста, но не старше тридцати лет. Самой ей уже пятьдесят один год. Мне иногда кажется, что она помешалась. Вот, например, странность: она страсть как боится красного цвета. В красном костюмчике был одет ее сын в тот день, когда его загрызла эта чертова псина. Ты знаешь, по-моему, она совершенно спятила. Она иногда говорит и делает такое, что и рассказать страшно.

Волосы на моей голове начали шевелиться от его рассказа. Я представить раньше не мог, что о таком можно говорить тоном, каким говорил Константин Константинович. Создавалось впечатление, что ему просто-напросто наплевать на маленького племянника, которого загрызла собака, и на сестру, которая, может, и вправду спятила. Жутковатое чувство одолевало меня.

— Какая жуткая история, — промямлил я. — Как страшно все это! Бедная женщина! Немудрено, что ее нервы расстроились. От такого вообще не то, что нервы…

— А твоя мать, — прервал меня Константин Константинович, — она как пережила? Ты же говоришь, что она безумно любила твоего отца.

— Да, любила. С тех пор она немного странная. Дядя мой рассказывал, что до аварии она не была такой. Будто раньше она была совершенно другой человек. А после трагедии стала замкнута, склонна к меланхолии, порою желчна, часто неразговорчива. — Я начинал немного нервничать и расходится. Мой визави понял это и решил немного перевести тему нашего разговора.

— Так. Давай-ка с тобою лучше еще тяпнем по стопочке!

— Наливайте, — сказал я, — я не откажусь.

— Ну, вот и славно! Не расстраивайся ты так, — пытался успокоить меня Константин Константинович, — все наладится, поверь мне.

Выпив еще, я уже совсем захмелел. Мне вообще-то совсем немного надо, чтоб запьянеть, именно поэтому я всегда пью с осторожностью. Часто бывали случаи, когда я совершенно терял над собой контроль, расходился не на шутку, порою даже распускал руки, а на утро абсолютно ничего не мог вспомнить.

— Я очень быстро пьянею, — предупредил я.

— А я и вижу, — рассмеялся Константин Константинович, — ты уже совсем косой сидишь.

— Есть немного. Скрывать не буду.

Тут мне вспомнился один случай, который я тут же решил поведать своему попутчику. Сам не знаю, почему это случилось.

— Знаете, Константин Константинович, — начал я, — был один очень нехороший случай с моей матерью. Ничего, что я вас нагружаю своими проблемами?

— Вовсе нет. Говори, рассказывай.

— Так вот, случай был, — продолжал я. — Мать до аварии была набожной. То есть не как те ханжи, которых сейчас развелось на Руси, как грязи, а все по-настоящему. Понимаете? А после аварии все изменилось. Скорее всего, увидев смерть реальную, вот тут, — я стукнул указательным пальцем по столику, — вот тут, здесь и сейчас, она усомнилась в жизни вечной, в бессмертии души! Когда мне лет семь уже было, она мне говорила, что, мол, Боженьке так угодно, чтоб мы с тобой вдвоем остались. А папа наш на нас смотрит и радуется. Видит тебя и улыбается на то, какой сынок у него растет. Ну и все в таком духе. А я думал, что же это за Боженька, который захотел, чтоб мой отец умер. Позже я начал замечать, что она уже только Великий пост соблюдать стала, а остальные нет. Помню, — мне лет двенадцать тогда было — мы с матерью поехали к родственникам в деревню. Там километрах в пятнадцати от нашей деревни был храм. В него все богомольные старухи съезжались по праздникам со всего района. А поп, который там служил, был знакомый нашей семьи. Мать, как приехала — сразу к нему. Я с ней не ездил. Это мне только потом, не так давно, дядя рассказывал. Мать, значит, к нему приехала, службу отстояла, а затем с ним поговорить решила. А поп, знаете, такой, на машине, у него частная церковная лавка в районном центре. Короче говоря, поп — что надо, при делах. У него жена умерла как раз за полгода до нашего приезда, троих детей оставила. Сидят они, значит, беседуют. Мать ему рассказывает о том, что посты не соблюдает, в вере усомнилась и т. п. А он ее слушает, а сам на грудь посматривает… Она сама худая, а грудь полная. Мать все это замечает, но молчит и не подает вида. Поп ее выслушал, что-то там начал бубнить про искушения, про дьявола, про смирение, короче говоря, про то, о чем сам ни черта не знает. И во время своей импровизации на тему Бога положил ей тихонечко ручонку свою на ногу и поглаживает-поглаживает. Мать сидит, не шелохнется. Потом он уже выше ручонку свою тянуть начал… Мать как вскочит, как закричит: «Вы что? Совсем?» А он: «Я, — говорит, — вдовец, а вы вдова, и у вас мальчик, и у меня детишки… Может, сойдемся вместе?» Мама бегом от этого попа домой. Вечером к нам ее сестра двоюродная приходит, а мать ей и рассказывает историю. Та даже не удивилась, наоборот, еще и свою ей историю рассказала. Она сама при храме этом работала. И вот в одну из ночей она после того, как убралась там, прилегла на скамейку и заснула. Просыпается от смеха в храме. А ночь уже на дворе. Смотрит, а это поп из алтаря с проституткой выплывает в боковую дверь. Видимо, они так же и входили, а сестру матери не заметили. После рассказа она сообщила, что в этом храме больше не будет работать и прочее. И что вы думаете? Мать на следующий день в этот храм на службу пошла. Службу кое-как отстояла. Началась проповедь. Поп, значит, наш принялся просвещать бабок деревенских. Задвигал им там такое, а сам на мать посматривает. Ну, тут мать моя не выдержала и кинулась на него. Все лицо ему разодрала прямо на амвоне. Еле оттащили. С тех пор все! Все иконы, книги, все, что связано с религией, она выкинула из дому и стала атеисткой, причем ярой. Я ей как-то говорил о том, что один убогий поп — это еще ничего не значит, а она все равно, ни в какую. Так и закончилось все. Потом она стала философию читать в институте и в ней находила ответы, которых так жаждала ее душа. Раньше она логику, социологию преподавала, а теперь на философию переключилась. Такая вот история.