Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург

Он прошел в нишу, одним движением пальца раздвинул трещину в стене и вошел в большую залу, где горело множество свечей. Он шел впереди, а я следовал за ним в диком страхе, ничего не понимая, дрожа, как осиновый лист.

Посреди залы стоял блестящий белый рояль, на поверхности которого тысячами искорок отражались свечи. Константин Константинович подошел к роялю, элегантным движением рук приподнял фалды своего фрака и сел за инструмент.

— На этом Steinway когда-то играл сам Рахманинов, — патетически произнес Константин Константинович. Кстати, как тебе это местечко? Ну, чем не Ад? А представь себе, что ты мог бы тут остаться вечно.

Я стоял, как статуя, стараясь даже не дышать.

— Хочешь, я покажу тебе настоящую гармонию, Герман? Ну, чего ты застыл? Давай покажу, тебе понравится. Помнишь, я говорил тебе о ней в поезде?

— Да, — ответил я, — помню.

— Так ты хочешь, чтобы я тебе показал ее?

— Покажите, — тихо сказал я.

— Вон там есть стул, сядь на него, пожалуйста.

Я покорно принял его предложение и сел на стул, который стоял таким образом, что я мог видеть лицо Константина Константиновича, сидящего за роялем.

— Ты готов? — спросил он.

— Д-да, — дрогнул я.

— Тогда расслабься и впусти эту гармонию в свою душу, — сказал он, открывая крышку рояля. Немного помолчав и посмотрев на клавиши, он глубоко вздохнул и начал играть Восьмую фортепианную сонату Бетховена. Мелодия была прелестна, она даже как-то преобразилась в его исполнении. Он играл виртуозно, вдохновенно, эмоционально, немного раскачиваясь, иногда запрокидывая голову назад.

Закончив играть, он медленно бесшумно закрыл крышку и посмотрел на меня.

— Разве это не гармония, Герман. Я иногда вообще поражаюсь, как такое может сочинить столь жалкое и беспомощное существо, как человек. Сдается мне, что рукой незабвенного Бетховена водил сам Творец. И если я прав, то эта музыка будет жить вечно в любое время в любом пространстве. Ты согласен?

— Согласен, — ответил я, будучи уже в полном спокойствии. Страх растворился, как fata Morgana.

— У созданного Творцом нет граней времени и пространства, но есть вечность. И как он выбирает тех, чей рукой будет водить по бумаге? Я этого не представляю. А помнишь, я в поезде говорил тебе об отсутствии границ между временем и пространством?

— Конечно, помню, — бодро ответил я.

— Я рад, что ты успокоился и больше ничего не боишься. Ведь так?

— Так.

— Это хорошо. А теперь, будь добр, подойди ко мне. Тут на рояле лежит свежий номер газеты «Известия». Возьми и прочти мне вслух, что написано на первой странице.

Подойдя к роялю, я увидел, что на нем и в самом деле лежит газета, но как она сюда попала, я предположить не мог. Честно говоря, меня уже мало что удивляло.

— Читай, — сказал Константин Константинович.

То, что было написано в «Известиях» я не забуду никогда. Я приступил к чтению вслух: «… июня 20.. года, около трех часов ночи по московскому времени, скорый поезд №696 Санкт-Петербург-Адлер, в результате столкновения с автобусом «Икарус» на железнодорожном переезде сошел с рельсов. Точное число погибших устанавливается, но становится совершенно ясно, что их более пятидесяти человек. Достоверно известно, что в автобусе находилось семнадцать детей, троим из которых не исполнилось и трех лет…» На этой же странице были фотографии нашего поезда.

Закончив читать, я застыл, как застывают шизофреники, и уставился в улыбающиеся глаза Константина Константиновича.

— Что скажешь, Герман?

— Ч-ч-что же это п-получается — заикался я, — мы все погибли?

— Получается так. Но это только с одной стороны, а с другой — мы вроде бы и живы, — улыбнулся он.

— Как же это в-возможно, Константин К-константинович? — спросил я и немного пошатнулся на ногах.

— Все очень просто, я же тебе объяснял. Не хочу сейчас об этом. Хочу насладиться минутой. Уж прости. Мне совершенно не жаль тех, кто погиб. Если бы ты верил в мою теорию, Герман, тебе бы тоже не пришлось расстраиваться. Ведь если мы живы, вполне возможно, что живы и все остальные. Только где они теперь, разве поймаешь кучку душ в бесконечности пространства. Живут, быть может, уже другой жизнью, а кто-то слился с тем, кто его породил. Все возможно… Ну, ты не грусти, я покажу тебе нечто для тебя замечательное. Ты согласен? А впрочем, это не важно, я все равно тебе покажу… Тебе понравится. Закрой глаза…

— Можешь открывать, — мило сказал Константин Константинович. — Хотя стой так, — неожиданно крикнул он. — Я хотел рассказать тебе одну историю. Знаешь, что я больше всего не люблю в людях?