Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы

— Бехи, бехи (хорошо, хорошо)! — смягчился тюремный чин. — Ты отдаешь мне бритву, и я забываю, что здесь произошло.

— А если я ее потерял? — полез я на рожон.

— Эсма (послушай)! — теряя терпение, прошипел моршед. — Мы тебе еще две статьи можем добавить! Хранение холодного оружия и угроза убийства, можно еще и взятие в заложники приплюсовать. Это лет на 15 потянет.

— А с каких пор лям (бритва) стало холодным оружием считаться?

— В тюрьме и иголка за оружие считается, что запрещено, то сам понимаешь!

Я не стал спорить, а отдал ему бритву, жалко было расставаться. Привык к ней, еще Тони мне ее подарил. Столько шмонов пережила, но, ладно, свою роль сыграла, жизнь мне спасла, и резать никого не пришлось.

— Когда я на допрос поеду? — в который раз спросил я.

— Скоро, как переводчика найдут, так сразу же и поедешь, может, даже на этой неделе.

— А что с этими будет? — кивнул я в сторону дворика, где до сих пор слышались удары палок и поскуливание избиваемых. Но ответа не получил.

Вот не боятся они так подолгу их бить, не боятся, что помрет кто-нибудь? Или профессионалы свое дело знают, дубасят больно, но не смертельно?

Я вернулся во двор, где стояли обе наши камеры, малолеток по-прежнему били и не разрешали встать с колен. Следом вошел моршед, что-то скомандовал дубакам, и те прекратили истязание. Всех, кто стоял, пересчитали и отправили по камерам, тех, кто стоял на карачках, оставили.

А надо сказать, что в Тунисе зима — сезон дождей. С конца декабря до середины февраля почти каждый день идет дождь. Дворик крыши не имеет, зато грязи и воды с избытком. Поэтому малолетки стояли на коленях на грязном полу, а сверху поливал мерзкий дождик. В отличие от них, проводившие экзекуцию надзиратели были одеты в сапоги и плащи с капюшоном.

Потом я узнал, что зачинщик драки провел трое суток в карцере, а после переведен в новую тюрьму, где его следы и теряются. По крайней мере, я про него больше ничего не слышал. Остальных еще часов пять подержали на коленях под непрекращающимся дождем, после отправили в камеру, где еще всыпали пахан с «дружбанами».

Вернувшись «домой», весь вечер сокамерники только и обсуждали, что мои сегодняшние приключения. Но мнения у всех сошлись, что не будь я ажнаби, то размазали бы дубаки по стенке вместе с малолетками, потому как вначале всех дубасят, а потом уж определяют степень вины каждого. Зачастую и невиновным достается, но это уж издержки тюремной жизни.

Да, расслабляться никак нельзя! Ни на минуту нельзя забывать, где находишься.

На следующий день на прогулке никто не бегал, не скакал, все было «чинно и благородно». Зэки гуляли, развешивали белье, курили, разговаривали. Ничто не напоминало о вчерашнем. Но, несмотря на окружающую умиротворенность, я был предельно собран и внимателен, ходил по дворику, избегая большого скопления людей. За один день я приобрел больше двух десятков врагов. Кто теперь даст гарантию, что кто-то из них не захочет ткнуть меня заточкой в почку или полоснуть бритвой по лицу?

Неожиданно подошли пахан первой камеры с Болтуном.

— Руси, это Омар, он капран бит вахед, — начал Болтун. — Он хочет извиниться за своих.

— Яум джамиль, Омар (прекрасного дня, Омар)! — поздоровался я.

— Ты извини моих парней, они молодые еще, глупые, — стал оправдываться пахан первой камеры. Затем он крикнул, и вчерашние драчуны несмелой толпой подошли к нам. У большинства, с удовольствием отметил я про себя, на лице бугрились приличные кровоподтеки.

— Ты извини нас, брат! — начали они мямлить нестройными голосами.

— Брат! Не обижайся! Тебя все тут уважают, ты в Рамадан пост держал, Титти спас, никого не заложил, с кем дрался, голодовку выдержал в девять дней, — начали они перечислять мои «заслуги».

— Брат, давай мир? — предложил здоровяк с двумя «подбитыми» глазами, видимо, главный у малолеток.

— Ваши братья в овраге лошадь доедают! — по-русски озвучил свои мысли и по-арабски добавил: — Бехи, салям (хорошо, мир)!

После чего пришлось с каждым обняться и потереться щекой об щеку по арабскому обычаю. Ну все, теперь мы сахби! Хотя дай волю этим новым «дружбанам», вот ни секунды не сомневаюсь, что набросились бы сворой и разорвали на тысячу мелких кусочков, и мертвого бы рвали!

Ну, раз предлагают мир, грех отказываться, лучше слабый мир, чем крепкая война! Тут же меня угостили стаканом кофе, стараясь как можно шире улыбаться, распил с ними этот напиток.

По правде сказать, больше здесь крупных конфликтов не возникало. Через неделю малолетки возобновили броуновское движение. Опять носились как угорелые, правда, стараясь не задеть меня, а если и задевали, то приносили самые большие извинения.