Роберт Кормер - После первой смерти

- Ладно.

Он стоял в наглаженной рубашке и в галстуке строгого стиля, цветом похожего на проступающее серебро в его волосах. Он не походил на генерала и не напоминал человека, возглавляющего секретную службу, оперативные работники которой разбросаны по всему миру. Всё, что казалось невозможным. И также почти невозможным казалось, что кучка детей, чьи жизни были в опасности, имела какое-то отношение ко мне, к нам, сидящим здесь в этом доме на Форт Дельта, где всегда, казалось, было тихо и спокойно, что даже иногда раздражало. Снова я почувствовал, что кто-то поставил наш мир с ног на голову, и все его части ещё не стали на свое место. И мне было интересно – станут ли когда-нибудь.

На секунду нам нужно сделать паузу – всего лишь для того, чтобы уточнить: где я и кто я.

На минуту, печатая в бешеном темпе, я вернулся домой, в тот самый день, когда был захвачен автобус. Со своим отцом. И теперь я снова в этой комнате, и мои пальцы вспотели от дикого темпа работы на клавиатуре, и они продолжают соскальзывать с клавиш. В спине боль от сутулой позы за пишущей машинкой.

Его уже нет полчаса.

Он вышел на гораздо более длинный отрезок времени, чем он находился здесь в этой комнате и говорил со мной.

Трудно поверить, что он действительно здесь побывал.

Он много не говорил, он лишь посматривал на меня, иногда бросая украдкой быстрый взгляд. Ему, наверное, казалось, что я не наблюдаю за его взглядом. И наша беседа не состоялась. О, он мне сказал, что Иннер Дельта была сохранена, ущерб был лишь незначительным, но он и не мог сказать что-то большее. Снова секреты. И мы снова стали говорить ни о чём.

Я спросил его, почему с ним нет матери – его жены.

Он сказал, что она приболела – грипп, ничего серьезного, но она предпочла никуда не ехать, остаться дома, но сегодня она ещё должна позвонить мне. Он собирался остаться на ночь и заказал себе место в гостинице «Помпея». Возможно, мы могли бы пообедать вместе, там хороший ресторан. Он приехал сюда как гость одного из преподавателей, по случаю и также, чтобы побывать на уроке или на двух. И эта старая школа продолжала выглядеть всё также хорошо. Здесь прошли одни из его самых счастливых дней. Но что-то, конечно же, изменилось. Большинство из его старых преподавателей здесь больше уже не преподавали. Жизнь не стоит на месте. В разговоре с отцом я не упоминал старого Чатхема. Я главным образом слушал и удивлялся, как подолгу он мог на меня не смотреть. Его глаза были во всех местах комнаты, но только не на мне. И мне вдруг стало интересно: а нахожусь ли я здесь вообще? Если он, наконец, посмотрит на меня, то, что он увидит?

Наконец, он сбежал из этой комнаты со своими оправданиями.

Теперь я его вижу.

Он вместе Деном Албертсоном пересекает площадь. Теперь они расходятся, и отец машет ему рукой. В руках у Дена Албертсона рождественский венок. Я забыл, что скоро наступит Рождество.

Рождество ли тот самый день, когда все католики должны успеть исповедаться, или для этого есть ещё какой-нибудь святой день? Я должен буду спросить Донателли, он, кажется, католик. Возможно это – то, что мне нужно. Не быть католиком, но исповедоваться. Потому что после признания следует прощение, не так ли? Как они это называют? Отпущение грехов. И всё же я понимаю, что я не должен ни в чём ему признаваться. Он уже и так знает то, что я тогда натворил. На мосту. Но я всё ещё должен просить прощение. Если я это сделаю, то он простит меня?

И вот он возвращается в комнату.

Я знаю. Я могу почувствовать, как он приближается.

И теперь я должен бежать, выйти отсюда и скрыться.

Скрыться.

Но найдётся ли такое место, где можно скрыться?

- Туалет,- произнесла Кет.

- И что туалет? - спросил Миро.

- Дети. Одному из них нужно выйти. И это значит, что каждому из них рано или поздно захочется в туалет.

- У нас нет туалета, - сказал Миро. - Они не смогут пойти в туалет. Тут некуда выйти вообще. Это – автобус.

- Объясни это им. Если дети хотят в туалет, то ты никак не сможешь остановить их, - сказала Кет, получив немного удовольствия этой крупинки вызова.

На лице у Миро выступила гримаса раздражения. Ему впервые пришлось отвечать за такого рода проблему – дурацкую проблему. Он сам был достаточно выдержан, чтобы не поддаваться капризам организма. К этому его когда-то долго приучали. Он смотрел на детей с отвращением и не хотел идти к Арткину с такой проблемой. Тот бы посмотрел бы на него как на дурака.