Дорис Лессинг: Старый вождь Мшланга

На прогалине, между деревьями, стояло несколько хижин, крытых тростником. Вокруг — ровные участки, засеянные кукурузой, тыквой и просом, а поодаль, под деревьями, пасся скот. Перед хижинами копошилась домашняя птица; растянувшись на траве, спали собаки, а козы щипали траву на холме, выступавшем из-за притока реки, который, словно согнутая для объятия рука, огибал деревню.

Подойдя ближе, я заметила, что стены хижин любовно украшены орнаментом из жёлтой, красной и оранжевой глины, а тростниковые крыши аккуратно скреплены плетёнными из травы шнурами.

Это было совсем не похоже на отведённые для туземцев строения на нашей ферме — грязное и запущенное временное жильё кочевников, для которых всё вокруг чужое.

Что делать дальше, я не знала. На круглом бревне, играя фляжкой из тыквы, сидел маленький негритёнок, совсем голый, если не считать связки синих бус на шее. Я окликнула его:

— Скажи вождю, что я здесь.

Мальчонка засунул большой палец в рот и с недоумением смотрел на меня.

Несколько минут я переминалась с ноги на ногу; деревня казалась пустынной. Наконец мальчик куда-то убежал, и затем появились несколько женщин в просторных светлых одеждах; в ушах и на руках у них были бронзовые побрякушки. Сперва они молча разглядывали меня, потом, отвернувшись, стали о чём-то перешёптываться.

Я снова заговорила:

— Можно мне видеть вождя Мшланга?

Ясно было, что из всего мною сказанного до них дошло только имя, но чего я хочу, они не поняли. Впрочем, я и сама не понимала.

Наконец я решилась, прошла мимо них, обогнула хижины. На расчищенной площадке, под большим тенистым деревом, сидели, скрестив ноги, старики и беседовали. Их было человек двенадцать. Вождь Мшланга прислонился к дереву и пил воду из тыквенной бутыли, которую держал обеими руками. Когда он увидел меня, ни один мускул не дрогнул на его лице, и я поняла, что он не рад мне; вероятно, его задело то, что, растерявшись, я не смогла найти соответствующую случаю вежливую форму обращения. Одно дело — встретиться со мной на нашей ферме, но сюда мне приходить не следовало. На что я рассчитывала? Водить знакомство с туземцами, как с равными, я не могла; это была бы вещь неслыханная. Уже само по себе предосудительно то, что я, белая девушка, одна прошла через степь, — это мог себе позволить лишь белый мужчина; а в этой части зарослей вообще имели право хождения только чиновники.

Я стояла, глупо улыбаясь, а вокруг меня толпились женщины в светлых одеждах; они разговаривали между собой, и лица их выражали беспокойство и любопытство. А передо мной сидели старики с худыми, морщинистыми лицами, насторожённо, неприязненно глядевшие на меня. Это была деревня стариков, детей и женщин. Даже двое юношей, которые стояли на коленях подле вождя, были не те, что я встречала раньше с ним; вся молодёжь ушла из деревни — они работали на фермах и рудниках белых людей, а вождю приходилось довольствоваться услугами тех сородичей, которые временно не были заняты в другом месте.

— Маленькая Нкосикаас далеко от дома, — промолвил наконец старик.

— Да, — согласилась я, — далеко.

Мне хотелось сказать: «Я пришла, желая нанести вам визит дружбы, вождь Мшланга», но я не решилась это произнести вслух. Теперь я испытывала настойчивое, беспомощное желание познакомиться с этими мужчинами и женщинами, встретить у них дружелюбный приём, но, по правде говоря, отправилась-то я сюда из чистого любопытства; мне вздумалось поглядеть на деревню, которой в один прекрасный день начнёт управлять наш повар — сдержанный, исполнительный молодой человек, любивший выпить по воскресеньям.

— Добро пожаловать, дочь Нкосса Джордана, — сказал вождь Мшланга.

— Спасибо, — ответила я и ничего больше не смогла придумать, что бы ещё добавить.

Наступило неловкое молчание; между тем налетели мухи и с жужжанием стали носиться вокруг моей головы; ветер слегка раскачивал большое зелёное дерево, простиравшее свои ветви над стариками.

— До свидания, — выговорила я наконец. — Мне пора возвращаться.

— Доброе утро, маленькая Нкосикаас, — сказал вождь Мшланга.

Я ушла из равнодушной деревни, миновала холм, на котором паслись козы, уставившиеся на меня своими янтарными глазами, спустилась через чащу высоких, величавых деревьев в цветущую зелёную долину, где извивалась река, ворковали об изобилии голуби и тихо постукивал дятел.

Страх исчез, а вместе с ним и гнетущее чувство одиночества. Но теперь в пейзаже появилась странная враждебность, холодная, тяжёлая, неукротимая, которая шагала вместе со мной, крепкая, как стена, неосязаемая, как дым. Казалось, кто-то шепчет мне: ты проходишь здесь как разрушитель. Медленно, с пустым сердцем я шла домой: я узнала, что если нельзя заставить целую страну ползать у ног, как собаку, то нельзя и отогнать прошлое, с лёгкостью изливая свои чувства и заявляя с улыбкой: «Я ведь ничего не могла поделать, я тоже жертва».