Рохинтон Мистри - Дела семейные

Нариман кивнул. Они подхватили его под мышки и усадили в постели. Дальше — самое сложное: помочь ему встать и сделать четверть оборота к стульчаку. Напомнив, чтобы он перенес вес на правую ногу, а левую держал на весу, они подняли его.

Поднимать вертикально почти мертвый груз оказалось труднее, чем они думали. И как только Нариман оказался в стоячем положении, сломанная лодыжка опустилась на пол.

— Ногу не ставь на пол! — вскрикнул Джал.

— Не могу, гипс тяжелый.

Нариман еле сдержал стон, когда они понесли — потащили его. Они поняли, что ему больно: он резко втянул воздух и напрягся всем телом.

— Стоп! — вскрикнула Куми, когда он уже почти сидел. — Пижама!

Собрав все силы, Джал придержал его одной рукой, другой дернул за шнурок пижамных штанов. Ткань прилипла к телу, и Джалу пришлось упереться в отчима бедром, пока штаны не свалились к щиколоткам.

Усадив Наримана на стульчак, оба изнеможенно отступили. Глаза Наримана закрылись, на лбу выступил пот.

— Как ты, папа?

Он кивнул. Алюминиевый горшок зазвенел под струей, и они обменялись взглядами торжества и облегчения.

— Не спеши, папа, — сказал Джал. — Ты только не спеши. Сделай все, что надо. Номер один. Номер два. Все.

Нариман чувствовал тяжесть в кишечнике, но, обессиленный болью, не мог натужиться.

— Все, — прошептал он.

Куми опустилась на колени и сдернула с него штаны. Чтобы уложить Наримана в постель, пришлось повторить процедуру в обратном порядке и с тем же трудом. Оба тяжело дышали, изо всех сил стараясь удерживать равновесие, но под конец чуть не свалились на кровать вместе с ним.

— Ну вот, все в порядке. — Джал распрямил спину. — Что нам нужно, так это разработать систему, метод, чтобы все шло гладко.

— Да, — прошептал Нариман, — нужно.

Отводя глаза, Куми расправила простыню под ягодицами отчима, накрыла его.

— Самая большая ошибка — надо было сначала снять штаны. Придется тебе, папа, месяц побыть нудистом, ладно?

Он едва слышал ее из-за боли. Куми с Джалом натужно посмеялись, желая приободрить его, Куми опустила крышку сиденья и потянула Джала из комнаты.

— А горшок? — спросил он.

— Попозже, он всего на четверть наполнился.

Когда дверь плотно закрылась за ними, Куми призналась, что шутки шутками, но ей неловко видеть Наримана голым.

— Почему? Он же старый человек, Куми.

— Не в этом дело. Мне было уже одиннадцать, когда он стал нашим отчимом. Другое дело, если бы я выросла с ним. С настоящим отцом. А так-я чувствую, что смотрю на чужого голого мужчину.

— Не вижу разницы. — Джал сразу заподозрил, что Куми собирается свалить эти обязанности на него. — Ты видишь то, что видела бы у нашего отца.

Куми объявила, что разговор с ним бесполезен, Джал мужчина и никогда не поймет ее чувств.

После таблетки боль перестала пульсировать в ноге. Нариман попытался заснуть, но что-то мешало. Не гипс, что-то другое, неуловимое, не поддающееся осознанию.

Он подвигал плечами, подвинул подушку, расправил ворот пижамной куртки. Встряхнул верхнюю простыню, чтобы она ровнее накрывала его. Холодок, пробежавший по обнаженным бедрам, и прикосновение простыни к ним открыли ему причину беспокойства — на нем не было штанов.

Только теперь он вспомнил, как Куми стаскивала с него штаны, когда его усаживали на стульчак. Странно лежать в постели в одной пижамной куртке. Непривычно — будто верхний слой кожи пропал.

Он хотел позвать, попросить штаны. Но Куми разозлится. И на самом деле, будет легче, если он будет лежать без штанов.

Что мать, что дочь, подумал он, вспоминая, как Ясмин отобрала у него пижаму. И пижаму, и многое другое.

Он переходил из комнаты в комнату, от шкафа к шкафу в поисках хоть какой-нибудь одежды. Ничего. Ясмин ничего не упустила из виду, все спрятала, пока он мылся в ванной; только полотенце вокруг бедер, а Ясмин остается глуха ко всем его просьбам.

— Поди сюда, Куми, и ты тоже, Джал! Куда мама спрятала мою одежду? — пытался он дознаться у детей, пока Ясмин на кухне стерилизовала бутылочку для Роксаны.

— Не знаю, — твердил Джал, а Куми приложила палец к губам, показывая свое отношение к расспросам отчима, а также предупреждая брата, чтобы тот держал язык за зубами.

Ловкий ход сделала Ясмин, думал он без обиды. Какое право имел он обижаться? Это он вел себя неразумно; она была образцом терпеливости и чуткости, вечер за вечером вынося этот фарс. Потому что это должно было выглядеть фарсом в ее глазах и в глазах соседей по дому: вид Люси, стоящей на тротуаре, задрав голову и вперив взгляд в окно, за которым стоял он. А потом, когда угрызения совести гнали его вниз, еще наблюдать их вместе, без сомнения, производивших впечатление парочки, изнывающей от любви.