Рохинтон Мистри - Дела семейные

— Ниже или выше — вопрос не в этом. Чистота есть добродетель, которая заслуживает того, чтобы ее сохранять.

Теперь Мурад обращается к маме:

— Видишь? Доказательство того, что он фанатик. У Гитлера были те же идеи насчет чистоты, и смотри, что вышло.

Отец выходит из себя. Больше из-за обиды, чем из — за Мурадова упрямства. Отец кричит, стучит кулаком по чайному столику, жалуется на боли в загрудине и, наконец, в изнеможении откидывается на спинку дивана. Он жалобно бормочет:

— Как могут братья быть такими разными, посмотри на Джехангла: послушный, старательный, любящий, и посмотри на этого — тоже ведь мой сын, а ведет себя как законченный негодяй, кем это надо быть, чтобы родного отца обозвать именем самого большого чудовища двадцатого века?

— Правда, Мурад, — говорит мама, — тебе должно быть стыдно! Нельзя называть отца Гитлером.

— Я и не называл. Вы что, не слушаете? Я сказал, что у него были те же самые идеи насчет чистоты.

Отца семантика не интересует.

— Просто чтобы ты понял разницу, я тебе советую подумать, что выделывала с тобой под лестницей эта иноверка. Девушка из парсов никогда не допустила бы ничего подобного.

— Как умилительно, — фыркает Мурад, уходя к себе. — Можешь разглагольствовать дальше.

Я остаюсь в гостиной, уткнувшись носом в книгу. Мне не хочется говорить отцу, что он ошибается. Фара Арджани с первого этажа-правнучка покойного мистера Ардж, того, кто когда-то враждовал с дедушкиным отцом. На прошлой неделе мы с ней оказались вдвоем в лифте. Мы с ней смеялись, я поддразнил ее, она меня толкнула, я толкнул ее — и скоро мы оказались в объятиях друг друга, прижимаясь и целуясь. Я схватил ее за грудь и, если бы не открылась дверца лифта, она дала бы мне залезть рукой под ее футболку.

Мама пытается урезонить отца:

— То, что Мурад делает, — это совершенно естественно. Через неделю ему исполняется восемнадцать, девятнадцатый год пойдет. Сколько можно относиться к нему как к мальчику?

— Пока не будет вести себя как мужчина. Пока не поймет свои обязанности в качестве парса.

Мама стискивает руки и смотрит на горку со святынями, на мигающий огонек пластмассового афаргана, будто ожидая божественного вмешательства.

— Мне хорошая мысль пришла в голову, Йездаа. Относительно твоего друга-писца.

— Что за мысль?

— Вам с Мурадом трудно спокойно разговаривать. Он говорит глупости, ты сердишься, начинается ссора.

— Моя ли в этом вина?

— Нет, конечно, нет. Но почему бы тебе не написать Мураду хорошее длинное письмо? Все объяснить логически? Наш сын разумный человек, а ты всегда говоришь, что у наших религиозных законов есть научная основа, — вот и покажи это ему. И можешь попросить своего друга помочь тебе написать его, раз он профессионал.

— Ты спятила? — Отец глубоко оскорблен. — Во — первых, с той, старой жизнью покончено, я не хочу восстанавливать контакты с Виласом. Во-вторых, он писал письма для неграмотных. Для чернорабочих, которые понятия не имеют, что такое «а», «б», «в» или «ка», «кха», «га». Вилас тебе не Шекспир, способный сочинить письмо, которое растопит ледяное сердце твоего сына. И в-третьих, если отец не может говорить с сыном глаза в глаза, а вынужден писать письма, то он может вообще забыть, что у него есть сын.

Мама вздрагивает и снова смотрит на молитвенную горку.

Дядя Джал, стараясь держаться подальше от большого скандала, занялся разборкой шкафов в пустующей комнате. Он отбирает вещи для благотворительной акции, организованной Дейзи и Бомбейским симфоническим оркестром. Он входит в гостиную с полными руками, он хочет показать нам, что отобрал для пожертвований, а я догадываюсь, что это отвлекающая тактика, которую он придумал.

Но он так и трепещет от эмоций, предъявляя нам небольшую шкатулку.

— Смотрите, что я нашел!

Мы окружаем его.

В шкатулке лежат две пары запонок и две булавки для галстука. И записка: «Для Мурада и Джехангира, свадебные подарки».

— Почерк Куми! — ахает мама.

— Ее, — подтверждает дядя Джал. — Вы же знаете, какой она была методичной. А булавки — они принадлежали нашему отцу, Палонджи. Видимо, Куми решила сохранить их для мальчиков.

Мамины глаза полны слез, она быстро вытирает их платком. Меня шкатулка тети Куми сбивает с толку. Мне грустно. Что я теперь должен думать? Она так редко давала нам с Мурадом почувствовать, что мы что-то значим для нее.

— Спрячь в надежное место, Джал, — говорит мой отец. — Мы исполним желание Куми, когда наступит счастливый день. Что ты еще нашел?