Габриэль Маркес - Жить, чтобы рассказывать о жизни

Сабала, Рохас Эрасо, Густаво Ибарра, мы все знали его стихи наизусть и всегда их цитировали, не думая, просто от души, цитировали всегда точно, чтобы украсить наши беседы. Он не был нелюдимым, а скорее застенчивым. До сих пор я помню, что не видел его портрета, если такой был, а какие-то легкие шаржи, которые печатались в округе. Думаю, что из-за того, что мы не видели его, мы забыли, что он все еще продолжает жить в этом мире, и однажды вечером, когда я заканчивал мою дневную статью, Сабала приглушенно воскликнул:

— Черт возьми, Одноглазый!

Я поднял взгляд от машинки и увидел человека более странного, чем видел когда-либо. Намного ниже, чем мы его себе представляли, с волосами такими седыми, что они казались голубыми, и такими непокорными, будто чужими. Он не был одноглазым, кличка образовалась, видимо, из-за косоглазия. Он был одет как дома: в брюки из темного репса и рубашку в полоску, правая рука на уровне плеча и серебряный держатель с зажженной сигаретой, которую он не курил, а пепел от которой падал, когда уже не мог держаться сам.

Он прошел до офиса своего брата и вышел два часа спустя, когда в редакции оставались только Сабала и я, ожидая возможности поприветствовать его.

Умер он через два года. Потрясение, которое произвела его смерть на почитателей, было таким, словно он не умер, а воскрес. Лежа в гробу, он не казался таким мертвым, как когда был живым.

В это же самое время испанский писатель Дамасо Алонсо и его супруга романистка Эулалия Гальваррьято выступили с двумя лекциями в актовом зале университета. Маэстро Сабала, который не любил вторгаться в чужую жизнь, превозмог свою деликатность и попросил у них аудиенции. Его сопровождали Густаво Ибарра, Эктор Рохас Эрасо и я, и между нами возник мгновенный контакт. Мы пробыли примерно четверть часа в закрытой гостиной гостиницы «Карибе», обмениваясь впечатлениями об их первой поездке в Латинскую Америку и наших мечтах о новых писателях. Эктор принес им одну книгу стихов, а я фотокопию рассказа, напечатанного в «Эль Эспектадоре». Нас обоих интересовала их оценка, которую мы находили, скорее, не в прямых высказываниях, а в их недомолвках, в общем, приятных для нас.

В октябре я нашел в «Эль Универсаль» послание от Гонсало Малльярино, в котором сообщалось, что он меня ждет вместе с поэтом Альваро Мутисом в «Тулипане», незабываемом пансионе в курортном местечке Бокагранде, в нескольких метрах от места, где приземлился Чарльз Линдберг примерно двадцать лет назад. Гонсало, мой однокашник по литературным вечерам в университете, был уже практикующим адвокатом, а Мутис, будучи начальником по связям с общественностью «ЛАНСА», креольской авиакомпании, основанной своими же летчиками, пригласил Гонсало, чтобы он увидел море.

Стихотворения Мутиса и мои рассказы, по случайному совпадению, печатались вместе как минимум один раз в приложении «Фин де Семана», и нам достаточно было увидеться, чтобы мы завели разговор, который до сих пор не закончился, хотя где мы только не говорили на протяжении более полувека.

Сначала наши дети, а потом и наши внуки нас часто спрашивали, о чем же мы говорим с такой неистовой страстью, и мы отвечали правду: мы всегда говорили об одном и том же.

Мои восхитительные дружбы со взрослыми людьми искусства и литературы воодушевили меня на выживание в те годы, которые до сих пор я вспоминаю как самые неустойчивые в моей судьбе. 10 июля я последний раз напечатал «Точка и новый абзац» в «Эль Универсаль» и через три трудных месяца, в течение которых я так и не смог преодолеть препятствия дилетантизма, я предпочел порвать с этим единственным преимуществом — уйти вовремя. Я нашел убежище в безнаказанности комментариев без подписи в газете, исключая материалы, подразумевающие личное участие. Я работал в газете по инерции до сентября 1950 года. Последняя моя заметка была об Эдгаре По; единственное, что ее выделяло из остальных, так это то, что она была худшей.

В течение всего того года я убеждал маэстро Сабала обучить меня тайным приемам написания репортажей. Он со своим загадочным нравом никогда не решился на это, но оставил меня взвинченным загадкой одной девочки двенадцати лет, которая была погребена в монастыре Санта-Кла-ра, у которой выросли волосы после смерти более двадцати двух метров за два века. Я так и не смог представить себе, как вернуться к этой теме сорок лет спустя, чтобы рассказать ее в романтическом романе с роковыми тайнами. Но отнюдь это не были для меня лучшие времена. По каким-то причинам я впадал в ярость и исчезал с работы без объяснений, пока маэстро Сабала не посылал кого-то, чтобы меня утихомирить. Я выдержал итоговые экзамены второго курса юридического факультета благодаря везению, всего с двумя хвостами, я мог записаться на третий курс, но прошел слух, что это было достигнуто благодаря политическому давлению газеты. Главный редактор вынужден был вмешаться, когда меня задержали на выходе из кинотеатра с фальшивой военной книжкой, а я был в списках призывников на карательные общественные работы.