Роберт Кормер - Мелодии для танцев на медвежьей вечеринке

На могиле Эдди мать сменила цветы, взамен увядшим, принесенным за неделю до того, отчего Генри сделалось грустно. Он никогда не слышал, чтобы Эдди говорил, что он любит цветы, и какой мальчишка

такое скажет? Но что еще можно принести на кладбище?

Генри и его мать стали на колени. Беззвучно шевелящиеся губы читали молитву. Генри не смотрел на мать, потому что знал, что ее лицо будет наполнено скорбью. «Зачем мы сюда ездим?» — задавался он вопросом. На кладбище было неуютно. Могила Эдди поддерживалась Приходом Святого Джуда, но выглядела заброшенной и одинокой, выделяясь среди других тем, что на ней не было отмечающего ее камня.

— Почему на могиле Эдди нет камня? — спросил Генри, хотя он подозревал почему.

— Однажды будет, Генри, — сказала она. — Когда-то все приходит…

— Когда отец снова начнет работать?

— Да, — сказала она, смотря вдаль.

— А если он снова будет играть в свои азартные игры?

— Возможно, когда-нибудь ему повезет.

— Зачем он играет, Мом? — спросил он. Его всегда озадачивали ночные игры в карты, на которых все время пропадал его отец, почему он предпочитал компанию людей в прокуренных задних комнатах семейному уюту?

— Знаешь, кто он на самом деле, Генри? — и, не ожидая ответа, она тут же выпалила. — Твой отец — мечтатель. Он мечтает о золотом дне, на которое он спустит нас, если сорвет большой куш.

Слова азартных игр такие, как «золотое дно» и «большой куш» звучали очень странно, когда исходили из ее уст, даже как-то забавно и, вместе с тем, грустно. Она произносила их, о чем-то задумавшись.

— Но он больше не играет в азартные игры, — сказал Генри, все еще пытаясь разгадать загадку своего отца. — И он весь в печали, Ma.

— Более чем в печали, Генри. Когда его печаль перелилась через край и стала невыносимой — это превратилось в болезнь. Твой отец, он словно во мраке.

— Из-за смерти Эдди?

— Каждый из нас по-своему принимает беды, которые могут повстречаться на его пути, — сказала мать, глядя на могилу. — Доктор сказал, что это пройдет, но не сразу…

Его поразило то, как с печалью можно было обращаться так же, как и с болезнью, и то, что его отец на самом деле бывал у доктора. Его разочаровало то, что мать хранила это в тайне от него. А что его собственные тайны? Он никогда не рассказывал ей или другим, как он скучает по Эдди, или о его ностальгии по Френчтауну и по старым приятелям, Лео Картиеру и Ники Ла-Фонтейну, или о его жутких видениях, в которых взрывается атомная бомба, и огромный атомный гриб укутывает весь мир.

— Бедный Генри, — сказала мать, ероша волосы на его голове. Ее рука была ласковой. И вдруг в ее голосе прорвалась решительность: — Смотри, если ты думаешь, что на могиле у Эдди должен стоять камень, то он, в конце концов, будет стоять, — она наклонилась за флягой с водой и подняла ее. Она держала ее так, словно это была ручная граната, которую она намеривалась бросить. — Рано или поздно.

— Наверное, можно попробовать, — предложил Генри. — Что-то внесешь ты, а что-то я.

— Наверное, — сказала мать.

Невозможное внезапно стало возможным, и Генри аж заплясал от волнения перед могилой Эдди. И успокоившись, спросил:

— А какой камень, Ma?

Они оглянулись на окружающие их могилы. На них были серые плиты, гранитные блоки, мраморные столбы, отталкивающие своим одиночеством. И даже камень в форме ангела, неподалеку от могилы Эдди, был мрачен и непригляден.

— Что-нибудь особенное, — ответила она, и в ее глазах, яркими огнями засветилась жизнь. — Хотелось бы что-нибудь присущее Эдди. Как ты думаешь, что бы он хотел, Генри?

Генри подумал о бейсболе. Эдди предстал перед его глазами в низкой в позе, раскачивающим биту и готовым в любой момент отбить летящий в него мяч. Затем он услышал удар биты, встречающей мяч, свист мяча, отлетающего в самый дальний угол поля, и за этим следующие с трибун крики и овации.

— Бита и мяч, — сказал Генри, слова повыскакивали у него изо рта.

Мать с удивлением посмотрела на него, раскрыв рот, затем обернулась, чтобы рассмотреть могилу Эдди. Генри смотрел туда же, воображая себе бейсбольную биту и мяч, установленные на могиле подобно символу всемирной ярмарки 1939 года: бита в готовности и мяч в основании.

Они посмотрели друг на друга и начали смеяться над идеей такого памятника. После смерти Эдди он впервые услышал ее смех, весело забулькавший в воздухе, и Генри присоединился к ней. Они внезапно оказались беспомощны перед смехом, словно их двоих недавно выпустили из тюрьмы после длинного заключения. Захваченные таким весельем, они прижались друг к другу, упиваясь внезапным порывом радости.