Геннадий Семенихин - Лунный вариант

Однажды под утро Бакланов проснулся от смутного тонкого звона в ушах и адской головной боли. Во рту было сухо. Рассвет уже вползал в комнату, но знакомые предметы двоились в глазах. Страшная слабость разливалась по телу, сковывала руки и ноги. «Козленок… — подумал старший лейтенант. — Как же я не вспомнил об этом сразу? Он же безумно похож на тех кроликов, свинок, овец и телят, которых я видел на плакатах, где они были представлены как разносчики страшной смертельной болезни, которую редко, но приносили из-за кордона. Значит, и этот козленок за сотни километров пришел в заиртышскую пойму, чтобы встретиться со мной». В комнате все светлело, и светлело, а боль, раскалывающая виски, становилась невыносимой. «Еще можно уберечься от смерти, — холодея, размышлял Бакланов, — надо только немедленно, сейчас же заявить о своем предположении». Стараясь преодолеть разрастающуюся слабость, он позвал плохо повинующимся голосом:

— Лидочка! Лида!

Она спала с Наташкой в соседней комнате, но спала чутким сном матери и тотчас же встала, подошла к его двери, ласково спросила:

— Чего тебе, Коленька?

Николай привстал в постели, стараясь упереться локтями в подушку, но они подогнулись, и он тяжело упал.

— Лидочка, — прошептал он сипло, — пожалуйста, не впускай ко мне Наташку. И сама тоже не подходи. И скорее вызови из санчасти врача Карлина.

Через час в машине «скорой помощи» Бакланова отправили в одну из городских больниц. Лидии не сказали, что с ним, и она едва только рассвело, покормила Наташку, оставила ее на попечение соседки и умчалась в город. В больничном гардеробе ей сразу выдали халат и назвали номер палаты. Не обращая внимания на свободную кабину лифта, она стремительно взбежала на третий этаж. У палаты под номером девять два рослых санитара попытались преградить ей путь, но она бросилась к дверям, отчаянно закричала:

— Пустите!

И отступила. Дверь палаты распахнулась, навстречу ей вышел усталый человек с худым, из одних нервных мускулов лицом. На ходу снимая ненужную теперь хирургическую повязку, вялыми, все понимающими глазами оглядел поникшую Лидию. С болью отрывая от себя каждое слово, произнес:

— Я из тех, кто имеет неприятную особенность говорить правду сразу. Уже поздно, Лидия Степановна. Случившегося не поправить…

Николая Бакланова похоронили на ближайшем от Степновска кладбище.

В сухой сентябрьский день, когда никла уже к земле паутина бабьего лета, грустно играл гарнизонный духовой оркестр. А маленькая девочка в голубеньком пальтишке с капором цеплялась за черный подол плачущей женщины, ничего не понимая, спрашивала:

— Мама, а почему листья желтые-желтые? Они же были зеленые…

— Вот и все, Алексей Павлович, — горестно вздохнула Лидия Степановна. — Теперь вы знаете печальную повесть дней моих.

Лицо ее было скорее задумчивым, чем грустным. Горелов молчал. Ему трудно было найти такие слова, чтобы они не были фальшиво-утешительными и казенно-вежливыми. И как же он был рад, когда расторопная Наташа закричала на весь пустой вагон:

— Мамочка, дядя Алеша, мы уже подъезжаем!

Четыре года назад Лидия Степановна твердо сказала себе, что больше никогда никого не полюбит и скоротает жизнь вдвоем с Наташкой. Но отчего же даже наедине с собственной совестью не может она повторить этого сейчас? Что случилось с тобою, Лида? Отчего ты краснеешь от каждого брошенного на тебя Алексеем неосторожного взгляда и стыдливо опускаешь глаза? Отчего проснулась в тебе снова застенчивая пылкая девушка и тянется к счастью оттаявшее сердечко, давно не знающее ласки? За что ты полюбила его? Неужели за то, что этот парень с твердыми плечами и часто робеющим взглядом серых глаз в две минуты избавил тебя от пьяных ухаживаний Убийвовка? Или за то, что с такой распахнувшейся сердечностью играл он на сломанной детской флейте и пел глупую песенку про барбосика — красного носика у постели больной Наташки? А может, за то, что когда-то на горящей машине он решил во что бы то ни стало дотянуть до аэродрома и не прибегать к надежным услугам катапульты, потому что был под ним густонаселенный город?

Все это важно и значительно, конечно, но человека далеко не всегда любят за одни его положительные или даже героические поступки. А быстрый поворот головы и огоньки в глазах, заставляющие сильнее стучать сердце, а улыбка на доверчивых, по-детски припухлых губах, адресованная только тебе, и полные немого восхищения взгляды, и сильная рука, от прикосновения которой почему-то становится трудно дышать и хочется, чтобы себя не выдать, поскорее распрощаться, а через несколько секунд тосковать и желать новой встречи? Разве не все это слагает многоэтажное здание любви?..