Геннадий Семенихин: Лунный вариант

— Я — Земля, — раздался не то чтобы невнятный, но уже безнадежно далекий голос. — Подтвердите удовлетворительность самочувствия и готовность продолжать полет. Прием.

— Я — «Кристалл», — ответил Горелов, с нажимом выговаривая два «л», — чувствую себя отменно.

— Что бы вы хотели передать своим соотечественникам?

— Сердечный привет и то, что задание будет выполнено в полном объеме. — Он поглядел на стрелки часов и, ободренный этим общением с Землей, улыбнулся: — Мои земляки пусть поступают, как хотят, а я ложусь спать, чтобы не нарушать распорядок.

Радиосвязь прервалась, а он и на самом деле попытался заснуть. Но сон был хрупок, проваливался, как тонкий ледок под ногами переходящего реку. Сначала приснился Верхневолжск в белой кипени весеннего вишневого цветения. Потом он увидел трех человек в белых скафандрах. Они стояли без гермошлемов на фоне пусковой вышки. Но это была вовсе не та вышка, со стапелей которой взлетал Алексей. Кто же это такие? Ах, да! Это же американские космонавты Гриссом, Уайт и Чаффи, совсем такие, какими он их видел на последней фотографии в их жизни. Едва успев выполнить просьбу фоторепортера, они сели в корабль «Аполло» и сгорели на тренировке от взрыва. Кажется, было так в недалеком прошлом? Но почему же они стоят и шевелятся? Ветер лохматит волосы самому молодому из них — Чаффи. Один Гриссом, широколицый и загорелый, скосив глаза, сурово смотрит на него: «Ты прав, старик, — говорит он Горелову. — Мы действительно сгорели на Земле во время тренировки. Одна небольшая искра — и кабина, наполненная чистым кислородом, к чертям разлетелась. А мы тоже мечтали о Луне. А ты не боишься, что взорвешься на своем маршруте?» Мягкое лицо молодого Чаффи озаряется дружелюбной улыбкой, и он перебивает своего командира: «Постой, Вирджилл. Разве ты не видищь, что это настоящий парень? Он обязательно дойдет по тому маршруту, о котором мечтали и мы!» — «Если бы не взрыв», — горько вздыхает Гриссом.

Горелов открыл глаза. Напуганный внезапным суровым сном, с беспокойством оглядел кабину. Нет, все в порядке. Но и у них было все в порядке до той минуты, пока не повалил дым… Он снова попробовал заснуть, но вместо сна сумятицей мыслей оборачивалось прошлое и будущее. Он уже не принадлежал Земле, так же, как и не принадлежал еще окололунному пространству, к которому стремился. «Дон-дон» — одурманивающе звучало в гермошлеме. «Может, доложить об этом космическом джазе на Землю? — подумал Алексей, но тотчас же отбросил эту мысль: — К черту! Еще подумают, паникую».

Он размышлял о Земле, и только о Земле. Он видел перед собой деревянные ступеньки знакомой лестницы, пахнущие сосной, и Лидию, спускавшуюся по ним. Она опиралась на его плечо. Ей было холодно в тонком домашнем халатике с короткими рукавами. Руки ее пахли парным молоком. Алексею казалось, будто даже здесь, в кабине, слышит он этот запах. «Она со мной, — подумал он, счастливо жмурясь, — значит, со мной не может ничего случиться. Как я ее буду любить, когда вернусь!»

Затем он подумал о матери, о друзьях, о Тимофее Тимофеевиче, который за исход полета волнуется, пожалуй, больше самого Горелова, пилотирующего «Зарю». Постепенно мысли о Земле отошли на второй план, и он постарался представить себе самое близкое будущее, тот час, когда «Заря», повинуясь заданной программе, выйдет на окололунную орбиту, полную неизвестности и возможных неожиданностей. Он скользнул взглядом но счетчику, регистрирующему облучение, и по прибору, показывающему удаление от Земли. Ничего тревожного в показаниях не было. Просто по дуге гигантского эллипса «Заря» уже отдалилась от Земли на сто восемьдесят тысяч километров.

И еще прошел день. Земля то пряталась в черной неведомой темени космоса, то появлялась — или слева или справа, — и тогда становилось как-то теплее на душе. Голубой непрерывно льющийся свет кабины бодрил, и остаток пути не казался уже таким тяжелым. Алексей с аппетитом выпил из полиэтиленового пакетика бульон, съел шесть маленьких сандвичей и запил все это остужающей минеральной водой. В бортовом журнале он сделал все положенные отметки и своевременно лег спать. То ли от того, что он привык к постоянному состоянию невесомости, то ли от того, что цель была уже близка, он перестал волноваться и быстро заснул.

Новый нелепый сон обрушился на утомленное сознание космонавта. Чудилось ему, будто маленьким мальчиком бегает он по Покровскому бугру в Верхневолжске, играет с ребятишками в «квача». Прошел теплый ливень, и босые ноги так и влипают в мокрый суглинок. Длинноногий Володька Добрынин настигает его и вот-вот притронется, застукает, сделает «квачом». Но вдруг на глазах у онемевших ребят он, Алешка Горюн, отделяется от обрыва и плывет, кувыркаясь, по воздуху над желтым суглинистым срезом бугра и над сероватой водной гладью Волги-реки, а на трехпалубном теплоходе люди замирают в удивлении, разбегаются по каютам, лезут в ужасе под лавки. А он, Алешка, успокаивая, кричит им со смехом: «Чудаки! Я же поборол силы земного притяжения и сейчас выхожу на орбиту!»