Герман Садулаев - Шалинский рейд - роман

Нашим неизвестным направлением стал лесок на берегу реки Басс. Мы местные, для нас это вовсе не неизвестное направление. Но оно стало таким и для нас. Словно мы перешагнули тонкую зеркальную грань между мирами.

Это были те самые места, где мы играли в детстве. Но, стоя привязанным к дереву, я почти не узнавал окрестностей. Это было здесь и не здесь. Я понял, что попал в то измерение, из которого не возвращаются.

Арсена привязали к соседнему дереву. Сержант ОМОН, знаток боевых искусств, делился с товарищами секретами и хвастался своим мастерством.

– Так, пацаны, одним правильным ударом можно не только вырубить, но и убить человека, не оставив практически никаких следов. Самое простое – прямой удар в область сердца. Бить надо вот так, сюда.

Сержант показал движение на Арсене, медленно, четко обозначив место удара и вектор силы. Рослый омоновец, раза в полтора крупнее сержанта, презрительно сплюнул сквозь зубы:

– Ладно, смотрите.

Сержант взглянул в испуганные глаза связанного Арсена и сделал короткий резкий удар, с силой выдохнув воздух.

Арсен дернулся и, не вскрикнув, обмяк. Его голова свалилась на грудь. В остекленевших глазах застыли ужас и боль. Боль и ужас навсегда.

– Проверьте!

Верткий омоновец подошел и пощупал пульс, после чего заявил восхищенно:

– Сдох, чурка!

Бойцы обступили бездыханное тело, кто-то поднял рубаху:

– Гематома практически не видна! Без специальной экспертизы хрен докопаешься!

– Это называется «рефлекторная остановка сердца», – гордо объяснил сержант.

Я видел и слышал все. Я оцепенел от страха. Мои органы расслабились, в штанах текли тонкие струйки мочи и кала. Я еще успел зацепиться за безумную мысль, что убийцы забыли про меня.

Но они повернулись ко мне. Сержант, дерзко скалясь, сказал крупному:

– Повторишь?

– Как два пальца обоссать, – лениво откликнулся тот.

Он встал передо мной, примерился, стараясь точно подражать мастеру.

И ударил.

Меня сшиб грузовик, летящий по трассе со скоростью сто километров в час. Это была боль, резкая и яркая, как прожектор, включенный прямо в лицо. Боль заполнила все, стала всем. И все кончилось.

Когда я пришел в себя и открыл глаза, я ничего не увидел. Только тьму. Я испугался, мне показалось, что я потерял зрение. Но это была просто ночь. Прошло несколько часов, и наступила ночь.

С глухим стоном я повернулся и приподнялся на руках. Глаза пригляделись. Я лежал на земле, у того самого дерева, к которому меня привязали. Тело Арсена лежало рядом. С нас просто сняли ремни, связывавшие нас, и оставили валяться тут же. Не добивали, не стреляли в голову. Никаких ран или даже следов побоев.

Просто два человека, умершие от остановки сердца, одновременно. Может, увидев то, что не должен был видеть человек.

Вы видите, я остался жив. Может, они плохо проверяли мой пульс. Может, сердце действительно остановилось на какое-то время, а потом снова медленно пошло. Но я выжил.

А Арсен был по-настоящему мертв.

Я не мог забрать его тела. Я едва мог волочить свое собственное. Сначала я полз, потом встал и пошел вдоль русла реки. Не помню, сколько я шел, но добрался к дому врача в Герменчуке, того самого, который делал мне обрезание, и упал без сознания перед его дверью. Он спрятал меня и выходил. Через неделю я ушел.

Мое сердце с тех пор болит почти постоянно. Я не смеюсь над омоновцем, он ударил меня хорошо, мастерски. Я жив потому, что действие его удара отложено во времени. Когда-нибудь мое сердце остановится.

Если только раньше у меня не взорвется мозг или не откажет отравленная и отбитая печень.

Все это было еще впереди, когда я пробирался по чердаку в мечущемся свете фонаря, печально улыбаясь своим детским страхам. Не было там никого. Чердак был пуст.

Я нашел елку, разобранную и аккуратно сложенную в картонном ящике. В другом ящике, рядом, были новогодние игрушки и мишура. Я по очереди вынес оба ящика, осторожно спускаясь по лестнице спиной. В нашей комнате, в комнате наших семейных праздников, я зажег керосинку и две свечи. Собрал елку и развесил на ее пластмассовых ветвях украшения: блестящие шары, сосульки и шишки, игрушечных зайцев и слонов. Хотя электричества не было, я все равно набросил на елку гирлянду из разноцветных лампочек и увенчал верх красной звездой.

Звезда тускло светила отраженным светом, огоньки свечей прыгали в зеркальных шарах.

Потом я сидел и смотрел на елку. Я представлял, что рядом со мной сидит Лейла. Я взял ее за руку – рука Лейлы была прохладна. На коленях Лейлы сидел наш сын. Он уснул, уткнув лицо в грудь матери. Лейла говорила со мной. Она вспоминала, как мы прятались в пустых классах от учителей, и я улыбался. Она говорила: «Хорошо, что этот год прошел! В нем было столько горя». – «Не надо об этом, Лейла», – отвечал я. Она соглашалась: «Не буду. В следующем году нас ждет только хорошее. Все только хорошее ждет нас в следующем году. Это будет хороший год, счастливый для всех и для нашей семьи. Мы все будем счастливы».