Array Array - Становление Бойца-Сандиниста

Не любил я встречать рождество в горах. Но некоторые из этих праздников я запомнил лучше остальных. Пять раз я встречал рождество в горах, и всякий раз в разных лагерях, в разных зонах и даже с разными людьми... Состав партизанских колонн менялся. В горы приходили очередные группы новичков. Появлялись новые товарищи. И им я рассказывал, где встречал предыдущее рождество, рождество прошлогоднее, поскольку обычно тебе проще вспоминать именно его. Для меня рождество сливается со встречей Нового года, поскольку это два традиционных праздника и крестьяне больше отмечают Новый год, чем рождество. В горах рождество — это обычный, как и остальные, день. Его почти не выделяют, так как нет игрушек и не организуется никакого празднования. Не знают в горах рождества, но Новый год, тот да, признают, и я помню, как на Новый год несколько раз опрокидывал стаканчик-другой с крестьянами.

Самое первое рождество, которое я провел в горах, как я и говорил, было в 1974 г. В том же месяце Карлос Агуэро, Рене Вивас, Нельсон Суарес (Эвелио) и Аурелио Карраско вместе с другими товарищами отправились на операцию. Итак, Родриго ушел, а мы остались. Мы знали, что ушел он не просто так. Но зачем, не сказал. Потом мы услышали по радио о нашумевшем нападении на банк «Абиссиния». «Это был Родриго», — говорили мы друг другу и строили всякие догадки, пока он не вернулся в лагерь.

А вернулись они к рождеству. Мы же, пришедшие в горы только в этом году, тем временем валялись по своим гамакам, мечтая о празднике рождества, о ярких огнях универсамов, о подарках.

Я, естественно, вспомнил, как празднуют рождество в Леоне. Так, во дворе кафедрального собора ставили лотки с куклами и свечами. А на пересечении улиц Сестео, идущей к университету, и Чинчунте, что у въезда в Леон, у того угла, где находилась бильярдная и сидел старичок, которого звали Тапонсито, так там к рождеству зажигали очень красивую свечу. Да, я вспоминал об этом. И все мы лежали по своим гамакам, слушая музыку. Слушая песню, в которой говорилось: «Ты, что так далек от друзей своих, приди в мой дом на это рождество». И тогда мы тоже принимались подпевать: «Приходи в мою палатку ты на это рождество». Спать нам не хотелось. Вот так вот мы и пробавлялись. Это было 23 декабря. А 24, если я не ошибаюсь, вернулся Родриго. Только не помню, утром или вечером. И хотя мы и были но уши в дерьме, но ощущали себя счастливыми, поскольку на рождество собрались все вместе. Мы считали, что с Родриго все пойдет по-другому. Ведь Родриго, хотя он и не придерживался религиозных традиций, но понимал человеческую натуру и понимал нас. Нам было не привыкать к тому, что на рождество приходятся разные тяготы. Ведь случалось встречать его и забастовками в поддержку политзаключенных, когда мы запирались в церквях. Словом, в какой-то степени мы еще студентами привыкли встречать страстную неделю, рождество или Новый год в борьбе.

Родриго принес с собой несколько индюков. Оказывается, эти черти лысые, проведя налет на банк, не забыли принести нам из города подарки. Ведь мы уже много месяцев находились в горах. Помню, когда пришел Рене Вивас, мы спросили его: «Брат, ты был в городе? Электрический свет и автомобили видел? И людей?» Ведь мы давно не видели ни электрического света, ни автомобилей, в общем, ничего. Тут-то Родриго и сказал: «Чертовы дети, давайте встречать рождество, потому что мы принесли... Ну-ка, что? Постное масло, каперсы, томатный соус и кетчуп...» (Родриго любил стряпать.) 20 дней несли они все это на себе, чтобы доставить в лагерь к рождеству. Возможно, что кое-кому это мало что говорит. Но как много человеколюбия было в том, что несли они лишний вес в условиях, когда нужно идти и идти.

Готовить поставили Лусиано, поскольку в этот день он был дневальным на кухне. А Родриго руководил всем этим. Он сказал, что приготовит индюшатину так, как ее готовят дома. Для этого он располагал всем необходимым. Что за ужин у нас будет после месяца сидения на одной маисовой каше. Но несмотря на радость от еды, от того, что вернулся Родриго, все же то и дело вспоминали о жене, матери, товарищах, городских друзьях, которым сейчас лучше, чем тебе, потому что на какой-нибудь явке, на заднем дворике или в патио явочной квартиры они, я уверен, выпьют и вспомнят нас... Так это и было, поскольку существовала некая постоянная человеческая солидарность, объединяющая нас, думающих друг о друге, в любой момент и везде, где бы мы ни находились.

Кстати, сейчас я вспомнил, что Родриго вернулся к вечеру. Мы услышали крик часового и увидели совсем мокрого мощного Эвелио с его огромным вещмешком. Затем появился белобрысый Родриго. В своей привычной каскетке он, как всегда, шел вслед за Эвелио и улыбался. Улыбка у Родриго была не очень широкой, но веселой, ведь операция удалась, и он вернулся встретить рождество с нами. Ведь он, несомненно, также нуждался и в нас. Да, припоминаю, что был уже вечер и в воздухе стояла дымка; декабрь в горах — это зима. Тем временем уже темнело, и Лусиано, помогавший стряпать, посолил индюшатину и передал ее Родриго. Родриго начал готовить, и тут пошел такой запах, который я до сих пор помню... Мы, то есть все обитатели лагеря, палатки которого располагались по кругу, сошлись в центре, где обычно проводились построения. Тут мы шутили, выспрашивали пришедших, ну как там, в городе, пели.