Array Array - Становление Бойца-Сандиниста

Весь тот месяц я старался, чтобы дневное время, когда остаешься один, не пропадало зря. Утром занимался физзарядкой. Во второй половине дня готовил донесения или садился писать стихи. А то прогуливался, тренируя зрение. Заглядывал туда-сюда. И хотя, оставаясь один, времени я не терял, все же почти всегда его хватало для раздумий.

Как-то ночью у меня объявился Маргарито вместе с одним вновь прибывшим товарищем, направляемым к Тельо. Было где-то около четырех часов утра, и я разглядел крупного такого парня, сильного и высокого с короткими курчавыми волосами. Только бедняга пришел, как сразу рухнул на землю мешком. Я посмотрел на него и увидел, что грязью ему залепило лицо, волосы. Забила она и его ружье. «Омар Кабесас, — сходу заговорил он, — я знаю, братишка, что это ты». И начал меня расспрашивать. Точно так же, как я расспрашивал Тельо и Сильвестре, когда увидел их впервые. То есть как обстоят дела и сколько здесь народа, есть ли кухня и всегда ли нужно совершать такие переходы, какой он проделал, чтобы добраться сюда. И еще, есть ли у меня что-нибудь, эфир или спирт, чтобы протереть волдыри. Тут бедняга снял ботинки. К тому же на руке, обернутой испачканным в грязи платком, у него была глубокая рана: падая, он подставил руку, чтобы не разбить лицо о камень. Этого парня звали Казимиро. Меня он знал, поскольку также учился в университете. Его настоящее имя было Орландо Кастельон Сильва. Ему было суждено погибнуть в этой партизанской войне.

Позднее мне часто приходилось руководить боевой подготовкой. За свои пять с лишним лет подполья я почти сорок раз возглавлял партизанские курсы. В этих случаях я пытался обучать товарищей, руководствуясь жесткими требованиями к подготовке. Однако вести себя с ними по-братски, дабы покончить с предубеждениями, которые сохранялись в отношении студентов в горах (затем, как я помню, положение с этим делом поправилось)...

Комары в Васлала были всегда и повсюду. Причем ночью было куда как хуже, так как вся эта мошка залезает даже под одеяло и спать ты не в состоянии, а должен разводить под гамаком небольшой огонек, чтобы от тлеющих головешек струился тонюсенький дымок, разгоняющий эту мошкару. И ты лежишь себе в гамаке, обмахиваясь руками, а в ушах стоит нескончаемый комариный гул. Кроме того, есть там одно крохотное насекомое, которое донимает тебя круглый день. Оно проникает даже сквозь ткань и кусает тебя. Это ужасно, так как не можешь спокойно спать. В горах лицо твое покрывается морщинами, поскольку живешь ты с постоянным выражением недовольства. Еда мерзкая, развлечений никаких, сахара нет. Постоянно что-то переносишь на себе. И всегда мокрый. В общем, с твоего лица не сходит болезненное выражение. В итоге на целые дни и недели, на месяцы и годы твое лицо отягощает застывшая гримаса, словно его сведенные судорогой мышцы не в состоянии расслабиться. Вот так вот меняется выражение лица. С партизанами такое случается, и с годами ты обретаешь новый характер. Изменившееся лицо говорит, что ты стал иным. Приятные мгновения бывают редко. Разве только если еда хорошая, или встретил товарища, или когда мы слушали по радио «Сон наш...» Карлоса Мехии Годоя. Это было как освежающая вода, поскольку мы чувствовали, что не одиноки, когда слушали поющего Карлоса Мехию Годоя. Эта песня звучала каждый вечер в 6 часов. Мы стекались к нашему радиоприемнику, чтобы услышать музыку, облегчавшую наше существование.

В ноябре мне доставили приказ. Рано утром его принес один крестьянин. Так приказал Модесто, хотевший побеседовать со мной. К тому времени мы еще не были знакомы, и я не знал, что его звали Энри Руис. Что ж, по моим расчетам, после совещания с Модесто я должен был вернуться назад. Ну, мы с крестьянином двинулись в путь и добрались до лагеря Модесто, где уже находились все те, кто когда-то проходил вместе со мной курс боевой подготовки. Были там и новые товарищи, которых и не знал. Всего около тридцати-сорока человек. Черт возьми, подумал я, да нас предостаточно, поскольку я ведь не знал, что существовали и другие небольшие отряды. В общем, когда я прибыл, то другие товарищи, как и я, уже приобрели новый опыт. В момент моего появления в лагере Модесто там уже закончили утреннюю физзарядку, которой руководил Родриго, и завтракали. Уж он-то их ухандокал. Родриго был здоров как лошадь. Он ежедневно проводил физзарядку с личным составом лагеря. Сразу после этого каждый приводил себя в порядок: умывался, чистил зубы. Во всяком случае, каждый должен был умыться. Разве только ты должен беречься, чтобы не замочить какую-нибудь рану. После этого завтрак, состоящий из горсти вареного и размятого в кашу маиса. А то и не размятого. Одна порция состояла из получашки маисовой каши. Годами она составляла наш завтрак. Мы возненавидели ее. Но проголодавшись, мечтали и об этой полчашке маиса. Помню, что Модесто ел из своего котелка, когда крестьянин подвел меня к нему. Я его поприветствовал. Очень, дескать, рад, товарищ. Да, так я с ним поздоровался. «Так ты Эухенио?» — «Да, я Эухенио». — «Ладно, хорошо, потом поговорим». Я сходил за едой и принялся есть. Мы встретились довольно холодно. Холодность же, как я себе представляю, объяснялась все тем же пренебрежением, с которым они относились к студентам. К тому времени я уже это себе уяснил, поскольку я из тех, кто постоянно анализирует происходящее.