Татьяна Осташкова: ВСПОМИНАЯ ДЕТСТВО ПО ОБОДРАННЫМ КОЛЕНКАМ

- Ты сама это читаешь?

- Да.

Потом следовали междометия, которых я не помню, но смысл итак понятен.

Прочитаны мной были «Молодильные яблоки», весь «Незнайка», «Волшебник изумрудного города», «Конёк-горбунок» и Бог знает, что ещё. Опять же удивляет, как мама отпускала меня так далеко одну, это уже был не лес, а множество дорог и чужих людей. Но, возможно, я просто была вполне самостоятельным ребёнком.

Когда родилась моя сестра, я была ужасно рада и горда этим фактом. Мама рассказывала, что я выходила во двор и налево - направо хвасталась, «а у меня-то есть Настя». Однажды я привела домой целую толпу детей её показать, мама их еле выдворила, а мне велела вести себя прилично.

Меня часто отправляли в магазин, там я считала продавцам сдачу, которую они должны были мне сдать. Они удивлялись, а потом, узнав, что меня не взяли в школу, удивлялись ещё больше.

Через год в школе мне было уже просто неинтересно, и я перестала туда хотеть (там учат тому, что я итак умею). Менее скучно стало классу к третьему.

Я периодически буду нарушать хронологию, уж извините. Как я люблю повторять, иногда у меня есть логика, а иногда я – женщина.

Однажды в школе учительница сказала принести на урок счётные палочки, у кого их нет – спички в количестве десяти штук. Палочек у меня не было, а само это задание меня едва ли не оскорбило. Зачем, спрашивается, мне они? Я искренне считала, что эта просьба может быть мной проигнорирована в виду абсолютной её нецелесообразности. За это я получила свой первый «кол», который ничего, кроме, усмешки у меня не вызвал, но оставил тем не менее неприятный осадок, так как я сочла это совершенной несправедливостью. От мамы мне за этот кол попало, но не сильно, видимо, в душе она считала также, как и я. Сказала: «Ну что тебе трудно что ли было принести?!» и всучила мне десять спичек, перевязанных чёрной резинкой. Тогда у меня впервые вызрело своё собственное мнение об учителе, как о неумной женщине, не умеющей обращаться с детьми. На самом деле эта учительница очень ценилась своими коллегами, они ей буквально восхищались, родители всех детей восхищались тоже, так что мнение своё я предпочла оставить при себе.

Итак, в шесть лет в школу я не пошла, а подруга моя пошла во второй класс. Полдня я ждала, когда она вернётся, потом, когда сделает уроки, и только после этого она была моей. Звали её Оля. Именно она помогла мне пережить мою «бесшкольную» печаль, я делала с ней её уроки и читала её учебники.

У нас с ней было много развлечений, особенно летом. Но больше всего запомнились птицы. Рядом с нашим домом был сквер, засаженный яблонями и цветами. В этом сквере обитали чудесные свиристели, довольно крупные птицы, очень красивые, с хохолками на головах. Этих свиристелей мы с Ольгой регулярно, почти каждый день, находили на земле с болтами в груди. Какие-то зверёныши стреляли в них из рогаток. Бывали дни, когда целые полянки были усыпаны птичьими трупами. Мы собирали маленькие холодные тельца и складывали на широкие подоконники в нашем подъезде. Возможно, мы надеялись, что птицы, почувствовав нашу заботу, чудесным образом оживут, но совершенно точно, в этом не было и тени игры. Мы верили, что можем им помочь. Каждый день на расстеленной тряпочке мы укладывали рядками мёртвых птиц, заполняя ими весь подоконник, а наутро их там уже не было. Так продолжалось какое-то время, пока моя мама, наконец, не поняла, что это наших рук дело. Жуткое, наверно, зрелище, выходишь на площадку, а там дохлые птицы ровными рядами. Она объяснила нам всю бесполезность нашей деятельности, птиц уже не спасти. Тогда мы стали искать тех, кому ещё можно было помочь. Так, однажды, притащили выпавшего из гнезда птенца. В соседнем дворе была голубятня, ей занимался какой-то мужчина, ему-то моя мама и посоветовала отнести птенца. Ещё был нездоровый воробей. А один раз Ольга позвонила в нашу дверь и, что-то пряча под курткой, заговорщицким шёпотом велела идти в ванную. Там она вытащила голубя с раненным крылом. В ванной мы сидели уже долго, решая, как его лечить, когда мама, догадавшись, чем там опять дело пахнет, велела нам открыть дверь. Голубь был отправлен всё тому же «дяде-голубоведу».

В марте мне исполнилось семь, и в то лето у меня появился первый настоящий шрам, который до сих пор радует мою коленку. Получен он был самым глупым образом из всех моих шрамов и самым безболезненным. Мы приехали в гости к бабушке (не той, что мазала мне живот), и я пошла гулять у них во дворе. Там на куске асфальта стояла металлическая горка, с которой я вознамерилась съехать и съехала. Потом я пошла качаться на качели. Качели были «лодочка», и ко мне присоединилась девочка. Мы качались, пока она не стала бесцеремонно пялиться мне на ноги широко распахнутыми глазищами. Я проследила за ее взглядом и увидела около себя лужицу крови, которая накапала из раны на колене. Скатившись с горки, я слегка задела коленом асфальт, и, видимо, какой-то особо острый камень распорол мне ногу. Я слезла с качелей и пошла домой, вернее, к бабушке. Она ахнула, мама ахнула, а я совершенно ничего не чувствовала. Потом мама еще долго привязывала мне к ране вареную крапиву. Крапива вообще была моим верным спутником многие годы.