— Ты показал, что этой старой гиене не позволено так вот обращаться с умными ребятами, — говорит он. — Много лет подряд я видел, как он обижал хороших парнишек. Ты — единственный, кто оказал ему сопротивление. Молодец — да, ты молодец.
Ахмед говорит, что школьники проявили творческое воображение, пересказывая мою ссору с господином Кермани. Он слышал, как один парень излагал другому, что я приподнял господина Кермани, собираясь выбросить его в окно, но меня остановил господин Язди. В некоторых версиях утверждается, что господин Язди пытался ударить меня по лицу, но я парировал его удар с помощью боксерского приема. Потом я повалил его на землю и мог бы задушить насмерть, если бы меня не оттащил господин Моради.
— Зачем они сочиняют эти истории? — спрашиваю я.
— Потому что им нужен герой, — ни на секунду не задумавшись, говорит Ахмед. — А ты, мой друг, затмеваешь всех остальных.
Мы с Зари встречаемся на крыше и наконец-то по одну сторону низкой стенки, разделявшей нас все предыдущие вечера. Она спрашивает, сделал ли я домашнее задание. Я показываю ей тетрадь, и она внимательно проверяет каждое упражнение. Я смотрю, как длинные тонкие пальцы переворачивают страницы, и, клянусь, чувствую тепло, исходящее от ее тела. Между нами установилась тесная связь, и я так счастлив, что ее родители не запрещают ей видеться со мной.
Листая мою тетрадь, она дрожит. Набравшись смелости, я обнимаю ее за плечи. Она поворачивает голову и смотрит на меня, не зная, наверное, как реагировать. Потом, поерзав, устраивается поудобнее в моих объятиях и произносит:
— Вот как доисторические люди согревались в пещерах.
Я припоминаю рисунки Дарвина на тему доисторического человека.
— Думаешь, удовольствие от объятий восходит к той эпохе? — спрашиваю я и сам поражаюсь — почему я всегда задаю такие глупые вопросы.
Она смеется.
— Возможно, и не только это.
Я не отвечаю и радуюсь, что поблизости нет Ахмеда и он не услышал мой вопрос. Вот уже несколько часов мы сидим, обнимая друг друга. Зари засыпает, положив голову мне на плечо. Мне не видно ее лица, но от нее исходит тепло. Меня пронизывает удивительное ощущение. В мою комнату поднимается отец, видит нас в окно и, не говоря ни слова, уходит. Через несколько минут приходит мать Зари. У меня перехватывает дыхание. Я жду, что она обругает меня и утащит Зари, но вместо этого она улыбается.
— Она устала, очень устала, — шепчу я.
Госпожа Надери проскальзывает обратно в дом. Я вздыхаю с облегчением. Мне безразлично, если даже нас увидит весь свет. Я больше ничего ни от кого не собираюсь прятать. Да, мы поженимся, и никто не будет возражать. Это будут отношения, построенные на любви, а не на устаревших традициях. Я ликую.
Зари просыпается около одиннадцати. Она смотрит на меня с улыбкой.
— Я долго спала?
— Не так уж и долго.
— Я не спала так с тех пор, как…
Она обрывает фразу на полуслове и нежно гладит мое плечо и руку.
— У тебя, наверное, затекли руки от моей тяжелой головы. Прости. Надо было разбудить меня.
— Я совсем не против. Ты спишь, как ангел.
— Ты такой милый.
— Приходила твоя мама.
— Что она сказала? — слегка встревожившись, спрашивает Зари.
— Ничего. Просто улыбнулась и вернулась в дом.
— Она всегда читала мне наставления о том, чтобы у меня с Доктором не было физических контактов до свадьбы, — качает головой Зари. — Это все меняет. Пойду, пожалуй, поговорю с ней.
Она перепрыгивает через низкую стенку и исчезает в доме. Я сижу на стене и думаю о том, как прекрасна может быть жизнь. «Господи, я люблю ее. Пожалуйста, никогда не отнимай ее у меня». До меня доходит, что я молюсь Богу, которого проклинал несколько дней назад, и прошу у него прощения.
Я чувствую, что около меня кто-то есть. Оборачиваюсь и вижу Зари. У нее на лице самое что ни на есть лучезарное выражение. Голова немного склонена набок. В ее взгляде я различаю мягкость и безмятежность, каких не бывало прежде. Она целует меня в щеку и говорит:
— Спасибо.
И медленно возвращается в свой дом.
Я отлично сдаю первый экзамен по математике. Мой сосед по парте не отрываясь смотрит в мой листок и списывает ответы. Жульничать на контрольных — обычное дело в школе. На уроках математики почти все жульничают, даже отличники. Они поднимают повыше свои листки или сидят, согнувшись, чтобы ученик сзади мог списать их ответы. Не понимаю, чем объяснить такую национальную тягу к жульничеству. Возможно, это скорее желание поделиться, чем надуть. Я слышал, на Западе люди во всем соревнуются, и ты — либо проигравший, либо победитель. В нашей стране нет такого соревновательного духа. Столетия бедствий под гнетом монголов, арабов и своих правителей-деспотов приучили нас держаться вместе и помогать друг другу в сложных ситуациях.
Читать дальше