Махбод Сераджи - Крыши Тегерана

Отец похлопывает меня по спине. Я задаю вопросы не по адресу, но мне необходимо высказать то, что лежит на сердце.

— Я ненавижу ЦРУ. Они в ответе за смерть Доктора и всех молодых людей, казненных шахом. Знаешь почему, папа? Если ты научишь меня убивать и я кого-то убью, ты будешь так же, как и я, в ответе за мое преступление.

Я понимаю, что говорю напыщенно, но не могу остановиться.

— Почему Бог не может хоть что-то исправить? Почему нам так долго приходится ждать справедливости? Ты знаешь, почему Бог не наказывает за издевательства над невинными людьми — над евреями в Германии, или последователями пророка Маздака, или рабами в Риме? Знаешь, почему Он ничего не делает ради детей, каждый день умирающих в Палестине? Потому что Богу безразлично, папа.

Я закрываю глаза, опускаю голову, и боль изливается слезами. От плача становится легче. Отец обнимает меня за плечи, я прижимаюсь головой к его груди, как в детстве. Отец не говорит ни слова. Он понимает, что даже его мудрость не поможет моему горю.

Вечером следующего дня я сижу на том же месте и читаю стихи Хафиза. Вдруг с другой стороны стены меня зовет Зари.

— Я слышала, что ты говорил отцу вчера вечером.

Я порываюсь вскочить и заглянуть за стенку, но чувствую, что она не хочет, чтобы ее видели.

— Ты была на крыше? — спрашиваю я.

— На этой неделе я каждый вечер бываю на крыше, — признается она.

— Почему ты ничего не говорила?

— Не хотела мешать тебе читать.

— Что ты делала, сидя одна в темноте?

— Я была не одна. Ты тоже был здесь, наверху.

Сознание того, что она рядом, обдает меня горячей волной.

— Как ты себя чувствуешь?

— Все в порядке. Что ты читаешь?

— Хафиза.

— Помнишь, ты обещал принести книгу и погадать, да так и не принес.

— Помню, — говорю я.

После долгой паузы она произносит:

— Прочитаешь что-нибудь для меня?

— Ты загадала желание?

Она умолкает на несколько мгновений, а потом говорит:

— Готово.

Я открываю книгу наугад и принимаюсь читать.

Над нами веет легкий ночной ветерок, шурша страницами книги. Зари тихо вздыхает.

Я перестаю читать и вслушиваюсь в тишину, надеясь на отклик, но она молчит.

— Тебе понравилось? — спрашиваю я.

Она мурлычет что-то себе под нос. Потом говорит:

— Спасибо, что посадил розовый куст.

Я рад, что она знает. Мне безразлично, если даже все узнают, и, уж конечно, мне наплевать, если сегодня ночью у моей двери появятся агенты САВАК. Я надеюсь только, что они пошлют человека с рацией — тогда у боксерского братства будет повод мной гордиться.

— Теперь и навсегда красная роза станет символом нашего неповиновения, — говорю я, глядя в сторону переулка, где пролилась кровь Доктора.

— Хорошо, — шепчет она. — Будешь читать мне по вечерам?

— Да, — шепчу я.

— Каждый вечер?

— Каждый вечер.

Итак, каждый вечер мы с Зари сходимся на крыше. Я никогда ее не вижу. Она сидит со своей стороны, а я — со своей. Нас разделяют десять сантиметров кирпича, но я почти чувствую ее тепло. Я прижимаю ладони к стене, представляя себе, что касаюсь ее лица. Я слышу ее дыхание. Ахмед знает, что происходит, но держится в стороне. Мы покончили с Хафизом, и она попросила почитать «Рубайат» Омара Хайяма.

После прочтения небольшого сборника рубайи она спрашивает:

— Ты веришь в Бога?

— Не знаю, — отвечаю я.

— Не похоже, чтобы Хайям верил в Бога.

— Думаю, не верил.

— А ты веришь в судьбу? — спрашивает она.

— Верю.

— Значит, ты веришь в Бога. Просто сейчас ты на него сердит.

Ее понятливость поразительна.

— Зачем мне сердиться на Бога?

— Из-за Доктора. Я знаю, ты его очень любил, несмотря на…

Она замолкает.

— Несмотря на что? — прикусив губу, спрашиваю я.

Сердце у меня сильно колотится.

За неловким моментом следует долгое молчание. Наконец она произносит:

— Он любил повторять, что я — свеча, озаряющая его ночи.

Я не отвечаю. «Свеча Доктора» — снова и снова пишу я на первой странице книги Хайяма.

— Нам запретили носить траур, — шепчет она дрожащим голосом.