Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

Наиль, сожалея о краткости их визита, довел клиентов до самой двери и простился с тем прохладным радушием, с каким обычно провожают вон симпатичную мамашу, зачем-то притащившую в гости своего истеричного и антисанитарного ребенка. Очутившись на улице, бывшая пионерка спросила с нежным раздражением:

— Друг мой, вы забыли кредитку дома?

— У меня нет кредитки, — сознался Кокотов.

— Как это так?! — опешила она, словно он признался ей в отсутствии важнейшего жизненного органа.

— Говорят, с карточек деньги воруют…

— Что за чушь?! Завтра же идите в банк и заведите себе карточку! Вот еще…

Володя, охваченный должностным восторгом, руководил выездом с парковки страстно, — забегая то справа, то слева, приседая и маня на себя задний бампер. В завершение он вынесся на проезжую часть и властным взмахом остановил движение, давая Наталье Павловне возможность без помех влиться в шоссейный поток. Воздушный поцелуй был ему наградой.

Торгово-ресторанный анклав исчез так же внезапно, как и возник. Снова потянулось Подмосковье с желтеющими лесами, праздными полями, пряничными поселками, дальними церквушками. Миновав мост через Москву-реку, они въехали на Николину гору и вскоре остановились перед высокими коричневыми воротами. Обоярова требовательно посигналила и, ожидая отзыва, сообщила:

— Справа дача Мухалкова, слева Путанина, напротив — Кумарошвили…

Она бибикнула еще раз, подольше, и добавила:

— Они часто заходят в гости. Запросто. Милые люди. Тенгиз приносит настоящее мукузани. Роскошное! В магазинах, даже в винных бутиках, подделка…

Однако за мощными воротами никто не подавал ни малейших признаков жизненного присутствия. Наталья Павловна нахмурилась, вынула свой красный телефон и соединилась:

— Федя, в чем дело? Да, я уже доехала. Будь добр, не зли меня!

Прошло несколько минут, и ворота медленно, будто нехотя, отворились. В глубине виднелся барский дом. На въезде, возле флигеля, предназначенного для прислуги, стояла странная пара: бритоголовый черноусый мужчина в пятнистом комбинезоне, тюбетейке и с помповым ружьем. За его плечом притаилась темнолицая женщина в длинном платье без талии и хиджабе. Оба смотрели на приехавшую хозяйку исподлобья, с враждебной тоской, напоминая жителей павшего города, которые гадают, что сейчас с ними сделают: ограбят, выгонят вон или повесят. Неподалеку возле будки гремел цепью огромный лохматый кавказец, рыча и вибрируя от желания разорвать кого-нибудь в клочья.

Бывшая пионерка царственно вышла из машины, осмотрелась, мыском сапожка брезгливо поддела кленовый лист, прилепившийся к тротуарной плитке, сурово глянула на восточную пару и, покачивая большим пакетом из «Шестого континента», направилась к псу, нежно приговаривая:

— Русланчик хороший, Русланчик хороший…

Чудовище вместо того, чтобы совсем взбеситься, счастливо заскулило и верноподданно заколотило оземь хвостом, взметая сухую листву.

— Это тебе, мой верный Руслан, мой лохматый рыцарь! — Она доставала из пакета телячьи отбивные, мгновенно, с хрустом и клекотом исчезавшие в звериной пасти, точно в жерле мощной мясорубки.

Кокотов почувствовал голод: время обеда давно миновало. Он вспомнил, как краткосрочная теща Зинаида Автономовна баловала его деликатесами из мясного цеха военторга. А вот неверная Вероника за все годы брака никогда не кормила мужа подобными отбивными на нежных косточках.

— Подойдите, Андрей Львович, не бойтесь! Русланчик своих не трогает! Он умнее некоторых глупых людей…

От этих слов восточная пара совсем запечалилась, решив, очевидно, что захватившая дачу мстительница их непременно повесит. Скормив псу последний кусок, Обоярова обронила пакет и приказала через плечо:

— Мехмет! Убрать! Листья тоже. Пойдемте, Андрей Львович!

К дому, похожему на замок крестоносца, выписывающего журнал «Мир коттеджей», вела широкая аллея с искусно остриженными кустами. Проведя гостя по изящному подъемному мостику, Обоярова открыла своим ключом кованую дубовую дверь — и смятенному взору Кокотова открылся мир неохватной роскоши, вызывающей музейное оцепенение.

— Пойдемте, пойдемте, мой друг! — поторопила Наталья Павловна остолбеневшего писодея, который уставился на золоченые каминные часы в виде фавна, ущемляющего нимфу.

— Иду, иду… — Он споткнулся о медвежью шкуру, распластанную на полу.

Взяв за руку как маленького, хозяйка провела его по дому. На стенах висели картины, изображавшие женскую наготу как в академической достоверности, так и в треугольных муках авангарда. Задняя стена дома оказалась прозрачной. Через стеклянную дверь они вышли на полукруглую открытую веранду, буквально нависавшую над обрывом. Внизу, между курчавыми берегами, широко петляла Москва-река, алея в лучах заходящего солнца. В чистом небе уже обозначилась будущая луна, напоминая бледное круглое облачко. На веранде в окружении плетеных кресел стоял большой стол, а на нем — старинный начищенный самовар, весь в медалях, как ветеран, собравшийся на митинг к Зюганову. В узорной ограде обнаружилась калитка, от которой к серому речному берегу и деревянной купальне спускалась крутая железная лестница. Наталья Павловна сделала несколько шагов вниз по рифленым ступеням, но потом, передумав, вернулась: