Джонатан Кэрролл - Поцеловать осиное гнездо

– Алло?

– Патрисия, это Сэм Байер.

– Сэм! Аурелио тебя похитил?

– Лучше, Патрисия, гораздо лучше! Послушай...

Я изложил ей замысел книги. Когда я закончил, возникла долгая пауза, что у Чейз, великой и ужасной, могло означать что угодно. У нее был сильный внушительный голос, но когда она заговорила, он звучал чрезвычайно мягко и осторожно, как никогда раньше.

– Ты никогда мне об этом не рассказывал, Сэм.

– Это было так давно!

– Не важно. Это же чертовское приключение!

– Да, но что ты думаешь о самой идее? Тебе понравилось?

– Я в восторге, и Аурелио тоже придет в восторг.

– Но это вовсе еще не означает, что я что-то найду. Патрисия, я просто собираюсь попробовать.

– Думаю, может получиться большая книга, о которой мы сегодня говорили. Боги, наверное, довольны тобой, раз предложили такую мысль через семь часов после нашего разговора. Кстати, ты где?

– В Крейнс-Вью! Я только что съел калифорнийский чизбургер у Скрэппи, а теперь еду вдоль реки – посмотреть, что еще вспомню.

– Думаю, получится здорово, Сэм. Мне очень интересно.

– Ты никогда так не говорила!

– А ты никогда ничего такого не писал.

Я уже собирался ответить, но то, что я вдруг увидел, со страшной силой затянуло меня в прошлое.

Пока мы говорили, я наблюдал, как на бензоколонку въезжают и уезжают машины. Мое окно было опущено, и я слышал постоянный рокот моторов и уличный шум.

Ничего особенного, пока кто-то рядом не начал говорить глубоким монотонным голосом, который какая-то часть моего сознания моментально узнала. Он слово в слово повторял рекламный ролик «хонды-аккорд», который я видел по телевизору столько раз, что помимо своей воли выучил наизусть, словно липучий попсовый мотивчик, никак не вылезающий из головы. Этот голос бубнил в точности то же самое, что всегда, когда я был мальчишкой, – повторял слова рекламы. Тридцать лет назад рекламировались какао «Марш» и сигареты «Ньюпорт», стиральный порошок «Тайд» и автомобили «Рамблер». Нынче он рекламировал «Хонду», но это не имело значения – в мое ухо говорил оживший призрак Крейнс-Вью. Потрясенный, я обернулся.

Он был там и все так же расхаживал большими неровными шагами, слишком широко размахивая руками, а туфли на ногах казались большими, как коробки, в которых их продают.

– Черт возьми! Да это же Джонни-газировка!

– Что ты сказал?

– Я позвоню тебе завтра, Патрисия. Мне нужно идти. Только что мимо прошло мое прошлое, рекламируя «хонду».

Я положил телефон и выскочил из машины. Джонни шагал к школе и, как всегда, двигался слишком быстро, так что мне пришлось пуститься трусцой, чтобы догнать его.

Он фунтов на сорок поправился и утратил большую часть волос. Оставшиеся были подстрижены ежиком, отчего лицо казалось еще крупнее и квадратнее.

– Джонни! Эй, Джонни!

Он остановился и обернулся. Увидев меня, уставился без малейшего выражения.

– Помнишь меня? Сэма Байера? Я жил здесь много лет назад.

– Нет.

– Я так и думал. Как поживаешь, Джонни?

– Хорошо.

– Что ты тут сейчас делал?

– Ничего.

Джонни Петанглс жил со своей матерью и бабушкой на Олив-стрит, у железнодорожной станции. Он был слаб на голову, как обычно говорили, и промышлял всякими случайными работами по городу. Что он действительно любил – так это смотреть телевизор. Я бы не сказал, что Джонни компенсировал свою дефективность гениальностью в какой-то узкой области, но один талант у него был: он мог дословно воспроизвести любую когда-либо услышанную телевизионную рекламу. «И все проблемы как рукой снимет; плуг „Рото“!», «Примите „Соминекс“ и спите спокойно», «Пых, пых, пыхтит какао». Евангелием для него служил голубой экран, и при всем своем слабоумии Джонни твердо знал каждую главу и каждый стих. Иногда сидим мы, маясь скукой смертной, а мимо как раз идет Джонни, нарезая свои бесконечные круги по городу.

– Эй, Джонни, изобрази «Кларк-бар»! А «Чанки»? А как там «Бафферин»?..

Для запоминания ему не требовались ни прилипчивая музыка, ни броские слоганы. Даже врачи в белых халатах, демонстрировавшие по статистическим графикам эффективность аспирина «Бафферин» или геморроидального крема «Препарейшн-эйч», попадали в придурковатую голову Джонни и оставались там – навеки. Но из-за его слабоумия все фразы, хотя и повторенные слово в слово, выходили плоскими и абсолютно выхолощенными, звучали, как голос компьютера: «ЧАР-ЛИ ГО-ВО-РИТ ЧТО ОБОЖАЕТ „ГУД-И-ПЛЕНТИ“».

Оказаться теперь рядом с ним было для меня все равно, что поднести к носу букет свежих цветов. Аромат ностальгии валил с ног.