Дмитрий Вересов - День Ангела

— Ах, «Башня»! Так бы и говорил. Ну, знаю «Башню». Есть кому подтвердить, что ты там был?

— Бармен, может быть, подтвердит. Я у него телефон просил.

— Арик ничего не подтвердит, — помотал ряхой мент. — Он слепоглухонемой становится, когда что-то надо подтверждать. Он только процент отстегивает и стучит исправно, и это, учти, не разглашение служебной информации. Это как бы всем известно. А вылезать в свидетели ему, как клопу из-под обоев, не выгодно. Потому Арик, бармен, ничего не подтвердит, так и знай. Есть еще кому тебя опознать?

— Я труп, чтобы меня опознавать? — удивился Никита.

— Поскалься мне, — погрозил пальцем дежурный, хотя Никита и не думал скалиться, он был искренне удивлен. — Поскалься мне, как раз трупом станешь. Неопознанным. Так кто тебя еще видел?

— Не знаю, — подумав, ответил Никита. — В баре гуляла компашка, но такая, что вряд ли они и друг друга вспомнят. Спросите лысых гопников, которые избивали, — сонно ухмыльнулся Никита, — может, они меня вспомнят.

— Лысые гопники. Бритые, что ли? Ну допустим. А почему это они тебя вспомнить должны? Ты не благородного ли рыцаря изображал? Защитника слабых и угнетенных? То-то грязный и ободранный.

Никита почесал нос, зевнул, не удержавшись, и не ответил.

— Я-а-сно, — протянул дежурный. — Ну нашел ты кого защищать! Благо бы белого человека, а то… Милицию замещал? Заместитель. По тебе в военкомате не плачут ли? Они тебе там живо замещение сыщут. Документы есть, заместитель?

Никита привстал и вытащил из заднего кармана джинсов синие аспирантские корочки. Не потерял, слава богу пока по крышам шастал. Дежурный недовольно и разочарованно повертел документ, бросил на стол и прижал пепельницей, в которую было брошено несколько скрепок.

— Ладно, заместитель. Ночуешь здесь, — объявил дежурный. — Недосуг с тобой сейчас разбираться. Утром посмотрим, как там и что.

Никиту препроводили в «обезьянник», провонявший грязными тряпками, перегаром и мочой. Вонь распространял притулившийся в уголке бомж, который безмятежно дрых, подложив кулак под щеку. Бомж храпел столь неделикатно, что можно было подумать: выгнали его из дому именно за этот его невозможный храп. Ума можно было лишиться ночевать в такой компании.

Никита примерился, определил наиболее удаленное от бомжа место и попятился, чтобы сползти по стенке и там присесть, заткнув уши и нос. Может, тогда худо-бедно подремлется. Он попятился, споткнулся и чуть не упал. Не он один определил это место как максимально комфортное. Там, скорчившись на полу именно в той позе, которую собирался принять Никита, заткнув уши и ноздри растопыренными пальцами рук и зажмурившись, уже сидел потерпевший.

Потерпевший был молодой человек, обликом типичный кавказец из вымирающей породы тбилисских высоколобых аристократов духа, что во времена еще не столь далекие подчеркнуто уважали женщин-матерей, писали книги, сочиняли стихи, снимали элитное кино и даже, кажется, пытались создать философские школы. Это вам не приморская пляжная шпана. Одним словом, князь, ну чистый князь! С разбитой губою и с шишкой на лбу.

— А чтоб тебя! — сказал Никита князю и сел рядом с ним на пол.

— Спасибо, — ответил князь почти без акцента.

— Это за что? — удивился Никита.

— Ты меня спас, — объяснил князь. — Меня не каждый день спасают.

— А бьют что, каждый день? — поинтересовался Никита, который поскромничал и не стал объяснять, что спасал-то он, собственно, вовсе не князя, а самого себя и дрался по необходимости.

— Не каждый день, но бывает, — сообщил князь. — Моя внешность вызывает раздражение у определенно мыслящей публики.

— Моя тоже, — проворчал себе под нос Никита, вспомнив почтовую старушенцию Марту Симеоновну.

— Меня зовут Нодар, — сказал потерпевший. — Я учусь в финансово-экономическом, последний курс «финансов и кредита».

Никита также сообщил свое имя и звание, а Нодар порадовал:

— В машине, еще до того, как милиция отобрала у меня мобильник, я успел позвонить Даше. Это моя подруга. Насколько я знаю Дашу, она скоро будет здесь. И нас сразу же освободят.

— Даша велит, и освободят? — усомнился Никита.

— Такое уже не раз бывало, — грустно кивнул Нодар, но он, как ни странно, оказался прав: Даша явилась, и узников выпустили.

Даша явилась, тоненькая, с высокой светло-рыжей прической, с возмущенными милицейским произволом веснушками на вздернутом носике. Она уставилась на плохо выбритый подбородок дежурного, подняла стервозные бровки и прошипела: