Дмитрий Вересов - День Ангела

Иероглифы на этикетке ничего ему не сообщили, а вот с обратной стороны сквозь толстенькое стекло и чайно-золотистую жидкость просвечивала местами более-менее понятная латиница, из которой Войд разобрал несколько всем известных словечек и… И вдохновился. Он понял, что, если сейчас свезет (а почему бы и нет? Обстоятельства, вообще говоря, располагают), если свезет, он вознаградит себя за все лишения, и моральные, и материальные, что выпали сегодня на его долю. Он, набравшись наглости, распечатал бутылочку, вдохнул горячий аромат, то ли коньячный, то ли бальзамический, повертел в наслаждении головой и сунул бутылочку под нос Ане:

— Энни, а неплохо бы под кофеек? Эксклюзивная выпивка тут у тебя пропадает. Глотнем?

— Глотнем, — согласилась Аня в надежде, что благодаря дивному напитку, чем бы он там ни оказался, она согреется и перестанет дрожать как нервный цуцик. Что слезы, если и не войдут в берега, то перестанут переливаться через край, и что аденоиды примут нормальные размеры, и можно будет дышать носом, а не ртом. И что Войд, «глотнув», наконец отвяжется и отправится домой, пока еще транспорт ходит. А так как Эм-Си Мария спала или делала вид, что спала, то некому было предостерегающе кривиться и подмигивать Ане за спиною Войда. Поэтому Аня, с некоторой даже надеждой в голосе, повторила: — Глотнем.

— Отличненько, — обрадовался Войд, достал из решетчатой сушилки первые попавшиеся стаканчики и, не озабочиваясь размышлениями о допустимой дозе неизвестного бальзамчика (которая, между прочим, вполне отчетливо была обозначена на контрэтикетке и составляла чайную ложку), наплескал порядочно, почти до половины, и сунул стакан Ане в руку, пока та, не дай бог, не раздумала.

Они выпили: Войд одним махом, а Аня рассеянно отхлебнула, но жгучий вкус ей понравился, определенно понравился, и травяное послевкусие тоже, и она, не торопясь и смакуя, допила до дна и кофе уже не захотела. Согревал и расслаблял напиток замечательно. Голова немного кружилась, но не так чтобы очень, злой туман этого дня опадал хлопьями, разлезался по углам, и тварный мир снова становился мил, и дождь за стеклом казался благостью, теплым душем, под который хорошо бы встать, раздевшись донага, и раствориться в струях, и раскинуться теплой прозрачной глубокой лужею, озерцом. И пусть купается в этом озере кто пожелает, кто возжелает, потому что сама лужа — сплошное желание, и щедрое, и жадное, так и плещется в гостеприимном нетерпении.

— Энни… — хрипло прошептал Войд, сто лет уже готовый утопиться в щедротах Аниного тела, — Анька, иди ко мне сейчас же… А то я умру.

Аню взметнуло высокой горячей волной, и она оказалась в объятиях того, кто по случаю оказался рядом и пожелал ее, пожелал погрузиться в жадную, всеприемлющую бездну, и бездна приняла пришельца с готовностью и благодарно…

Что эта девушка вытворяла… Что эта девушка вытворяла! Уму непостижимо. Войд счел, когда уже способен стал соображать, что любовный опыт его существенно обогатился, и он сделался горд собой. С другой стороны, когда схлынул девятый вал, но до конца бури было, судя по Аниным выходкам, еще далеко, Войд, вполне еще дееспособный, спасибо бальзамчику, задал себе вопрос: а так ли уж неисчерпаемы его ресурсы? И что станется с его мужской состоятельностью в будущем, если сегодняшний праздник плоти будет длиться и длиться? А наплевать, решил он. И наплевал, проявив тем самым благородство по отношению к исстонавшейся менаде, что, раскидав руки-ноги, трепетала томным алчущим лоном, и снова пустился во все тяжкие, пока сон не постиг их одновременно, глубокий и звездный, словно космос.

…Нельзя сказать, чтобы утро началось в теплой, дружественной обстановке. Аня предпочла бы проснуться в других объятиях и потому зла была, но не на Войда, как ей того хотелось бы, а на себя, любимую. Она поджимала губы, и стеснялась, и краснела, и пинала ногой что ни попадя, но в вынужденном утреннем общении с Ромчиком за дипломатические рамки не выходила, потому что была девушкой в целом разумной и понимала, что потерянного не воротишь. И, в конце концов, о потерях вполне можно умолчать, чтобы не травмировать Никиту, который, между прочим, где-то до сих пор шляется и, надо сказать, вел себя вчера омерзительно, как взбесился и с цепи сорвался. Но ради ее ночного прегрешения, о котором он, будем надеяться, никогда не узнает, да простится ему, так уж и быть.

Аня сушила ломтики хлеба на сковородке, чтобы подать к утреннему кофе тосты с сыром. Что же касается Войда, то он шуршал каким-то пакетом, валяющимся на столе, вслух мечтал о яичнице с помидорами и о сливках к кофе, а втихомолку, оглядывая Аню сзади и восстанавливая в памяти некоторые особенности ее телосложения, тестировал свой организм на предмет восстановления мужских способностей и результатами особенно доволен не был.