Дмитрий Вересов - День Ангела

Аня, казалось, подуспокоилась или просто устала. Взгляд у нее сделался рассеянным и снисходительным, как всегда после сеанса Никитиной «чушетерапии». И пора было уже начинать суетиться. В общем, так: сначала на выставку, потому что открытие уже через сорок минут, только-только добраться. Потом, невзирая на все неприятности, с этим связанные, — на каторгу, будь она неладна, попытаться, используя ловкость рук, на глазах у почтеннейшей публики увести из живой машины блок питания и сделать вид, что так и было, а потом… А потом тебе, рыба-Кит, хвост прищемят и оторвут совсем, на хрен, и тоже сделают вид, что так и было.

О, небо, небо, это когда-нибудь кончится?! Этот крутеж и мельтешение? Эти ежедневные и ежечасные попытки извернуться и просуществовать? Эта брехня во спасение через раз? Изоврался уже, изоврался и измельчал во вранье. Задолбало. И не прав ли Войдушка, заделавшись клоуном и осев при жирненькой кормушке? Тысячу раз прав.

Дверь за Никитой захлопнулась, и Аня осталась наедине с неприбранной Вселенной. И прах вотще сгоревших звезд, и тлен нетрезвых озарений, обломки рухнувших надежд, осколки суетных стремлений пред ней предстали… Во всей своей смачной неприглядности. А поскольку компьютер сдох, и срочная работа тоже сдохла, не осталось никакой весомой причины, могущей оправдать существование на кухне хаоса. И не первозданного вовсе, а, по меньшей мере, вторичного, то есть такого, с которым справиться раз и навсегда, сотворив из него нечто структурированное, нет никакой возможности согласно второму, кажется, началу термодинамики. Однако в порядочном обществе такого рода хаос принято хотя бы на время устранять, хотя бы халтурно и поверхностно, чтобы некто (практически кто угодно, существующий в области допущений, будь то квартирная хозяйка, друзья-приятели, мама, почтальон, вор-домушник под личиной сантехника, бесцеремонные представительницы Свидетелей Иеговы, Квентин Тарантино, Эм-Си Мария и т. д.) не счел тебя свиньей, забредя на огонек, так сказать.

Поэтому посуда была снесена в раковину и перемыта, бутылки — и те, что смирно стояли у батареи, и те, что пьяно валялись под столом и в углу, за буфетом, — сложены в особую отведенную для них коробку из-под «позаимствованного» Никитой картриджа и прикрыты картонкой, клеенка на столе отдраена до частичного исчезновения орнамента, Эм-Си Мария извлечена из убежища и приклеена к стенке над холодильником, ведро наполнено водой, швабра взята наперевес, и песня заведена такая подходящая — под погоду, и сырость, и неустройство, и невезение. А еще в пику Эм-Си, которая вздумала ей с утра пораньше давать добрые советы.

— В городе Эн дожди, — поливала Аня зеленые шашечки линолеума, разводя слякоть. — Дожди, — неуверенно голосила она и косилась через плечо на Эм-Си, но Эм-Си молчала, не потому что заткнулась, признав себя неправомочной в том, чтобы учить жить Аню, а потому что не одобряла беспомощных Аниных вокальных экзерсисов. — В городе Эн дожди, — упрямо добавила фальшивых децибелов Аня, — замыкание — бах, и встали трамваи. — И Аня, уронив руки и расслабив коленки, изобразила, как встали трамваи.

Тряпку, которой Аня разгоняла по полу грязную воду, все же следовало отжать, хотя бы для того, чтобы ради драматургической достоверности воспроизвести звук грохочущего в водосточных трубах потока. Но получилось неловко и неубедительно, как и Анино пение, и она расстроилась и замолчала.

— Ну я приду без крика, без шума, ну найду какой-нибудь повод, — мощно, но сдержанно, словно пробуждающийся вулкан, поддержала вдруг Эм-Си, жалостливая — сил нет. — Ну продолжай, гёрл, как там дальше? Смелее, птичка моя.

И Аня, тут же простив ей за «птичку» утреннюю бестактность, улыбнулась, смущенная, и старательно продолжила, расслабленно и непринужденно порхая вокруг швабры, по-женски заменяя экспромтной мелодией ее отсутствие, подгоняя ритм, чтобы удобнее было двигаться, и даже дерзнула было покуситься на святое — на слова то есть, но не успела, потому что пол был домыт и песня как раз закончилась.

— Вот такая ботва, прикинь, бывает не до смеха, — во весь голос вывела напоследок Аня, — в общем, было трудно без тебя, Вован, хорошо, что приехал! Хорошо, что приехаа-ал!

Из-за входной двери вдруг раздался кудахтающий смех, явно долго сдерживаемый и потому перестоявшийся и неприятный, и сразу же вслед за этим дверной звонок пропел три аккорда, на которые был настроен, и под них, между прочим, вполне можно было начинать концерт сначала.