Хелен Браун - Клео. Как одна кошка спасла целую семью

2. Гнев. Было бы полезно, если бы я, после нескольких недель отрицания, понимала, что перехожу в стадию гнева. Каждая клеточка моего тела вскипала яростью при виде голубей, рассыпанных в небе клочками белой бумаги, при виде женщин за рулем «фордов-эскорт», на самом деле, при виде вообще всех женщин за рулем, а также приятелей и одноклассников Сэма, имевших наглость жить. Если бы я только знала, что этап гнева со временем тоже пройдет. Проблема была в том, что я отрицала и одновременно ярилась на весь мир. И надо признаться, предпринимала еще и жалкие…

3. Попытки торговаться. Время от времени, в ванной или за баранкой автомобиля, я вела односторонние переговоры с Богом, умоляя Его (или Ее, как уверяла Рози) перевести стрелки часов назад так, чтобы события 21 января развивались чуть-чуть по-другому: чтобы машина проехала на пять секунд раньше, чем нога Сэма коснется бордюра тротуара, тогда бы голубь был благополучно доставлен к врачу, а вечером мы все сидели бы за столом и пробовали испеченный Стивом торт с лимонным безе. Ну что стоит кому-то (или чему-то) такому всемогущему, как Великий Творец, чуть-чуть подтасовать события? А я взамен готова сделать все что только угодно Ему (или Ей) — уйти в монастырь, вступить в женскую команду регби или спать в палатке и притворяться, что мне это нравится. Все что угодно, лишь бы только спастись от…

4. Депрессии. В шкафу скорби нарядов много. На каждый день годится обычная старая жалость к себе, которую те, кто ею страдают, нередко именуют депрессией. Послеродовая депрессия — платьице понаряднее. Для самых торжественных случаев (с аксессуарами в виде психиатров и таблеток) предлагаются клиническая депрессия, самоубийственная тоска и, наконец, безумие.

Про моих дядюшек, вернувшихся со Второй мировой войны с душой, взбаламученной как яйца в омлете, говорили, что у них депрессия, а может, они даже сумасшедшие. Одного из них поместили-таки в психушку. Незамужняя моя тетя за много лет не произнесла ни слова после того, как мои дед и бабушка заставили ее прекратить близкие отношения с начальницей местной почты. Все обширное семейство с сочувствием и пониманием, столь типичными для новозеландской деревни 1930-х годов, называло ее святошей. Насколько я могла понять, и у тети, и у дядюшек имелись вполне логичные причины для того, чтобы впасть в депрессию.

Все эти разные фасоны скорби запихнуты в один шкаф, однако, замечу, сходства между ними не больше, чем между юбкой из небеленого холста и вечерним платьем от Диора.

Слово «депрессия» недостаточно сильно, чтобы описать океан тоски и уныния, в котором я тонула. Безбрежный океан. Бездонный. В какие-то дни я барахталась, чтобы остаться на плаву. В другие — бессильно и безжизненно дрейфовала, подобно сломанной ивовой ветке, соскальзывала в бесконечность. Со стороны Кюблер-Росс было возмутительной, вопиющей глупостью обозначить этот «этап» обычным словом «депрессия». Да еще и предположить, что за ней последует финальный этап…

5. Приятие. Никогда я не смирюсь, никогда не соглашусь, что умереть — это нормально для чудесного девятилетнего мальчишки. Кюблер-Росс перескочила, она пропустила еще несколько этапов, среди которых — чувство вины, ненависть к себе, истерия, утрата надежды, навязчивые идеи, непристойное и неприемлемое желание открыться незнакомым людям, сильнейшая потребность распахнуть дверь автомобиля и броситься под колеса встречных машин на шоссе.

Поблагодарив Рози за книги, я полистала «Здоровье вашей кошки».

— Ты прочитаешь ее внимательно, обещаешь?

— Понимаешь, Рози, до твоих стандартов мы вряд ли дотянем, но обещаю, что мы будем стараться. Убивать котенка мы не собираемся, по крайней мере, я надеюсь…

— Не волнуйся, Клео, детка, — сказала Рози, снова включив дурацкий сюсюкающий голосок и упрятав котенка между распаренными пирогами своих грудей. — Сюсечка-мусечка моя, если тебя будут обижать, можешь в любое время переехать к тете Рози и жить у нее.

Клео явно было неуютно между знойными холмами Рози. Она извивалась всем телом, а потом, в долю секунду — мне показалось, что я наблюдаю замедленную съемку, — прижала уши к голове, ощерилась, зашипела и отвесила Рози пощечину лапой с выпущенными когтями.

— ОоооооооооГоооооспооодиииииииии! — взвыла Рози.

— Прости, прости, — приговаривала я, вытирая кровь с ее щеки бумажными носовыми платками, выполнявшими в нашем доме роль столовых салфеток. — Она же не нарочно, я уверена…