Жорж Сименон - Свидетели

— Я полагаю, мне надо изложить соображения, на основании которых я сделал заключение?

— Да, будьте добры.

— Двадцать первого марта меня вызвали…

Это было похоже на месть. Ламуре начал рассказывать еще подробнее, чем Лазар, какому тщательному обследованию был подвергнут труп Мариетты; только после этого судебно-медицинский эксперт произвел вскрытие. Время от времени Ламуре умолкал, громогласно сморкался и снова продолжал рассказ о различных внутренних органах. Это именно он обнаружил, что Мариетта была на третьем месяце беременности: Лазар, заботившийся лишь об установлении причины и времени смерти, пренебрег обследованием матки.

Во время его выступления десятка два человек покинули зал: одни — по причине наступившего обеденного времени, другие же, вероятно, потому, что рассказ Ламуре вызывал у них малоприятные ощущения.

Для обоснования часа наступления смерти Ламуре подверг основательной критике некоторые теории, оспорил взгляды немецких и американских ученых и в заключение высокомерным тоном заявил, что как бы ни отнеслись к этому его коллеги, удар Мариетте мог быть нанесен в равной степени как в восемь часов вечера, так и в промежутке между двенадцатью и часом ночи.

Ламбер не слушал и почти все время вполголоса беседовал с одним из конвоиров. Присяжные недовольно хмурились, и Жуву несколько раз пришлось подавать своему подзащитному знак замолчать. Армемье тоже не слушал профессора и писал что-то, не имеющее, вероятно, никакого отношения к процессу.

Накануне атмосфера в зале была торжественной, с некоторым даже оттенком трагедийности, и Ломон понимал: такое ощущение возникло у него отнюдь не из-за лихорадочного состояния. Так бывало всегда. Но сегодня у действующих лиц и у публики было достаточно времени освоиться и с событиями, и с идеей насильственной смерти, обсуждавшейся в первые часы слушания дела.

Сначала Мариетта Ламбер была жертвой, а ее муж — вероятным ее убийцей, и благодаря этому оба они на какое-то время обрели известную неординарность, а то и величие.

Но свидетели своими показаниями постепенно приземляли их, низводили до масштаба обыкновенных людей. В течение многих часов Дьедонне Ламбер сидел на виду всего зала — клал руки на барьер, опускал на колени, сморкался, утирал пот со лба, наклонялся к конвоирам и что-то говорил, а свидетели в это время повествовали о его каждодневной жизни.

Объяснения экспертов не интересовали никого, кроме нескольких студентов-медиков, пришедших специально ради этого, и на пятой минуте выступления доктора Бени зал опустел на добрую треть.

Выступление обвинителя, а главное, защитительная речь Жува должны будут несколько подогреть интерес к дневному заседанию: тут обычно ожидают либо сенсационных изобличений, либо какого-нибудь юридического крючка.

Но по-настоящему атмосфера трагедии возникнет снова, когда председательствующий резюмирует обвинение и судьи вместе с присяжными удалятся на совещание.

— Поднимите правую руку. Произнесите: клянусь!

— Клянусь!

Бени, в противоположность Ламуре старался низойти до уровня присяжных и пользовался только понятными им терминами.

Ломон отметил про себя, что на правой руке у доктора два пальца потемнели от табака. Бени давал показания восемнадцать минут, и после его выступления присяжным пришлось выбирать между взаимоисключающими точками зрения двух уважаемых и уважающих друг друга ученых.

По мнению Ламуре, смерть могла наступить около восьми часов вечера.

По словам же Бени, Мариетта не могла быть убита прежде одиннадцати часов; его вывод сводил на нет и без того сомнительное свидетельство акушерки.

Вопрос задала только г-жа Фальк:

— Была ли смерть Мариетты Ламбер мгновенной, и можно ли надеяться, что она не мучалась?

Бени терпеливо объяснил, почему, по его мнению, смерть наступила не мгновенно, а минут через пятнадцать — двадцать после нанесения удара. Явно желая успокоить г-жу Фальк, он добавил, что Мариетта Ламбер все это время находилась в коматозном состоянии и не испытывала страданий в обычном понимании этого слова.

— Объявляется перерыв до половины третьего.

Только встав, Ломон понял, насколько скверно он себя чувствует: ноги ломило, а снимая мантию, он на миг ощутил головокружение и даже испугался. Но сейчас на его лице выражалось удовлетворение, и это не ускользнуло от внимания остальных членов суда. Догадались ли они о причине? Если да, то должны были бы испытывать раздражение против него: он сыграл с ними неплохую шутку, что и привело его в хорошее настроение.