Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Забавным зрелищем были танцы старичков под живой оркестр с большой желтой трубой на деревянной эстраде. Музыкант, который играл на трубе, сильнее всего надувал щеки. Он старался, и недаром. От звуков его трубы музыка становилась как бы жирнее и гуще. На субботних и воскресных вечерних танцах, которые разучивались старичками в будние дни, всегда собиралось много танцующих и зрителей. На тесной площадке особенно нелегко приходилось парам, которые старались поразить зрителей сложными па. Бывало, что особо искусные пары, разлетевшись, сталкивались с соседними; в таком случае, изысканно прогнувшись, улыбкой и кивком выпросив «пардон», летели по эстраде дальше, до следующего столкновения.

Нарумяненные, и даже слишком, и сильно напудренные барышни сидели на скамейках в ожидании приглашений. Наконец какой-нибудь юркий пенсионер подлетал к даме, чуть ли не на колено «а-ля учитель танцев», приглашать. Зардевшаяся избранница, передав сумочку соседке, быстренько хватала его за ручку, чтобы тут же встать с ним в фигуру кадрили. Танцевали по кругу кадрили, а также фокстроты, танго, вальсы-бостоны, вальсы, и с превеликим удовольствием.

По темпераменту танцоры делились на очень быстрых и весьма медлительных. Шустрые «фигаро» мелькали то тут то там, заверчивая и закручивая своих парт нерш до головокружения. Медлительные еле передвигали ногами. Очевидно, что к их поясницам периодически подступал радикулит, но всем своим видом они показывали, что тонко чувствуют музыку. Были очень странные персонажи. Постоянно на танцы ходила одна определенно настоящая балерина, настолько же настоящая, насколько и древняя, прямо-таки елизаветинских времен. Ее прическа, абсолютно гладкая, держалась неимоверным количеством заколочек, с осени – береткой. Балерина никогда не танцевала ни с кем в паре и не желала этого. Очертив вокруг себя невидимый магический круг, она кружилась в нем высохшей стрекозой. Несомненно, она бисировала свои тридцать два фуэте из «Дон Кихота». Ее верчение превосходило балетное и скорее относилось к растительному – кружение листьев осенью. И я знаю, почему сегодня в Екатерининский парк больше никто не приходит танцевать на эстраде. Конечно, вы правы, просто потому, что после осени наступает зима.

Я болею. Мама и так знает, что принести мне на кровать. А нужна мне прежде всего моя продолговатая коробка с цветными карандашами; сложные цвета создаются путем наложения одного цвета на другой, к примеру красного на желтый, в результате возникнет оранжевый – главный цвет столь ценимых мною кладов и сокровищ. К цветным карандашам – самый обычный альбом для рисования. Из книг выкладываются на кровать: толстый сборник славянских сказок, потоньше – китайских, отдельно – Андерсен, непременно – «Черная курица», а также ершовский «Конек-Горбунок», большая желтая книга с чудными иллюстрациями. Книга хороша еще и тем, что при случае ею можно треснуть муху, а то и сестру: «...средний сын и так и сяк, младший вовсе был дурак». Мы с сестрой – двойняшки, поэтому к нам это не относится. Ума нам не занимать, особенно сноровки, как в понедельник остаться дома, приложив градусник к горячей батарее. Узкий градусник – вот кто дурак! – моментально делает смертельный бросок своим серебристо-ртутным телом на запредельную отметку в сорок три градуса, и его приходится долго трясти, чтобы скорректировать на приличествующие тридцать семь и две. Но сегодня я взаправду болею.

В обмен на царские дары – карандаши и книги – мне предлагается выпить залпом, без проволочек, стакан противного горячего молока и проглотить таблетку горчайшего на вкус стрептоцида. Не без отчаянного сопротивления гортани с целью вернуть все в стакан, справляюсь с питьем серией малюсеньких глотков, из которых самый последний – самый мерзкий. Сестра в коридоре медлит с одеждой. Завидует. Ей сегодня одной сиротствовать за партой. Сочувствую. А все-таки хорошо болеть простудой на маминой постели! На минутку откидываюсь на подушки, проверяя рукой, все ли на месте.

Начинаю я всегда с китайских сказок, вернее, всегда с одной китайской сказки – про бедного сочинителя Ли, его друга белого аиста и горы сокровищ. В отчаянном порыве, словно я капитан пиратского брига, распахиваю книгу, и паруса страниц наполняются соленым ветром, и я плыву по волнам в поисках острова с горой сокровищ. Эти сокровища хитростью вначале достаются старшему брату, но к концу сказки нарисованный черной тушью белый аист сходит с ширмы и разруливает ситуацию в пользу младшего брата. Я долго рассматриваю гору сокровищ, отделяя взглядом тяжелые золотые цепи с медальонами от крупных драгоценных камней, которые, уже знаю, измеряются каратами. Высокие жемчужные кокошники сползают по склону. Тяжелый скатный жемчуг рассыпан у подножия горы. Хотя кокошникам разве место на страницах китайских сказок?