Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

– А я из Коктебеля.

– Так приезжай...

В сумке – букетики лаванды, камушки, неизменная фляжка из страны коньяков и прочий коктебельский сор. Прокаченная ветром и морем (в глазах еще непомерная синева), возбужденно рассказываю про путешествия, прогулки: пешеходные – по полынным холмам, морские – вдоль вулкана Кара-Даг.

– В Золотые ворота (скала в море, продукт выветривания) целиком проходит катер. Все бросают монетки, стараются, чтобы монетка стукнулась о базальтовые своды. На закате и на рассвете ворота – точно золотые...

Про веранды, про двор бабы Кати. В Коктебеле почти в каждом дворе есть своя баба Катя или баба Шура, у которой коза и которая отменно поет украинские песни. Про смешную украинскую речь.

– А знаете, – а сама смотрю с хитринкой на МихМиха, – как по-ихнему будет мишка косолапый? Ведмедик клешеногий. А Кощей Бессмертный? Дохлик невмирущий. В Бахчисарае разочарованная Оксана пытает своего Вакулу: «Это що ж такий фонтан? Вон то що ж, фон-тан?»

Михаил Михайлович слушает замечательно, глазами своими парижскими сияет, поднимается в нем самом морская зыбь.

– В энном году снимали мы с Катей где-то в Коктебеле на окраине сарайчик, тоже вроде у бабы Кати. Я пристроил свою машинку на качающемся табурете у нее в огороде и там писал пьесу.

– А трудно пьесы писать?

– Да это самое веселое занятие – пьесу писать.

– А плавали в море?

– Еще как, часами.

Как-то сидели уютно компанией, по-летнему, у них на старой терраске, крашенной синей краской с мелкими стеклами. С чего-то вдруг с земного перешли к неведомому, к пространствам Вселенной: прилетали к нам, не прилетали и из каких дыр?

– А вот вы бы согласились пойти с инопланетянином на его корабль, ежели бы таковой пригласил?

Обращаются, кажется, ко мне.

– Я? – Я даже испугалась, что такое может произойти. – Да ни за что, да ни за что я не пойду и не полечу. Если бы они еще были красивыми. Если бы прилетел какой-нибудь: справа Ален Делон, слева – Лоуренс Оливье. Ну, я с ними еще бы прогулялась до околицы. Но в таком виде – зеленые, без ресниц...

Да, вот из телевизора, из передачи о незнаемом: якобы к одной американке подкатила парочка таких слизких, с ушами, с приглашением на их бесступенчатый корабль. Она как затараторит: «Да отчего вы, мальчики, раньше не пришли, до завтрака, я бы с удовольствием, а сейчас у меня дети не кормлены, мужу жилетку довязать». Зеленые не стали настаивать.

– А вы, Михаил Михайлович, – спрашиваю, – пошли бы вы туда, на их корабль, в этот черный космос?

– Я?.. – И улыбается своим чудесным лицом. – Да я вот за этим маленьким мышонком (а у него с утра на тумбочке между шоколадок мышонок бегал) куда угодно пойду...

Его последней большой радостью был выход его полного собрания сочинений в издательстве «Жизнь», в 2007 году, им одним, без жены, вряд ли осиленный. Пять томов, в которых пьесы, повести, статьи, очерки, рассказы, названная весомо книгой замечательная вещь «Князь» – об Иване Бунине. Один том называется «На открытом сердце».

Он не хотел прихода этой зимы, боялся, не хотел холодов. Мы уже прикидывали (подсознательно, больше на уровне мечты) с его старшей дочерью Танечкой, как снимем на зиму что-то в Италии или в Хорватии и вот так, коммуной, проведем чудесную теплую зиму на фоне виноградников, оливковых рощ и прочих средиземноморских чудес, моря в первую очередь. Я начала выискивать в Интернете варианты, распечатывала снимки частных пансионов и возила в Переделкино на общий просмотр и обсуждение. Помнится, более других нам приглянулся живописный домик под рыжей черепичной крышей на Сицилии, с необозримым количеством гектаров сада, спускающегося террасами, судя по объявлению, в полном нашем распоряжении.

Мы сочинили на эту тему почти что пьесу. Мы смеялись, представляя, что как только вступим ногой в этот сицилийский «вишневый сад», то тут же разобьем его на участки и станем сдавать их в аренду всем желающим русским – пусть ставят под кронами брезентовые палатки, стирают белье, сушат его на корявых оливковых ветвях, гонят чачу, варят варенье. Деньги за аренду, разумеется, мы будем пропивать внизу, в портовом городке, в приморских кабачках. МихМих – в коляске, с ярким шарфиком, «фамозо драмматурго руссо» – известный драматург, русский Пиранделло. Итальянцы впечатлительны, будут отпускать нам миндальный ликер «Амаретто» в долг.

Еще совсем молодым, когда, ликуя и работая, не спал ночами, «срывал зубами шкурку с колбасы» (его выражение), еще тогда с особым интересом он вглядывался в тех, кому скоро за кулисы, в тень: в дряхлеющего мхатовского актера, в разбитого параличом приятеля-драматурга, – как бы уже тогда примеряя на себя тоску недуга. И тогда же записал одно из самых важных наблюдений и для себя тоже: «Я осмелился написать об ощущении жажды жизни, любви, страсти жить, все отдать за день жизни, за умение жить, не проклиная жизнь на каждом шагу своим вечным вонючим недовольством то одним, то другим, а за осознанную и сознательную, человеческую волю и способность сказать „слава богу!“ каждому новому утру и уходящему вечеру» (М. Рощин. «До последнего мига»).