Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Белый флаг моей решимости бесстрашно реял над всеми сезонами и межсезоньями. Над всеми дождями и солнцами. Над всеми кучевыми и перистыми облаками много-много лет. Ты же все эти годы никогда не слышал обо мне. Кто я для тебя? Не зная, трудно не то что тосковать, просто грустить. Но я не оставлю тебя без дефиниции. Для этого надо только вернуться в одну московскую зиму. Тогда я носила шубку из лисьих хвостиков, ну конечно, из Греции. Серенькую, которая мне очень шла. И в те зимы еще не было этих защитников животных, которые кидаются чернилами, правда, в России, где такой холод, чернила замерзают быстро, наверное, из-за этого их не выносят на улицы, а мы носим шубки. Только я свою выстирала в ванне, я хотела, чтобы ее серый цвет стал жемчужно-серым, но я вытащила из корыта именно что клочки по закоулочкам. Не очень-то я расстроилась. Стирка была позже, а в ту зиму шубка была на мне, и в тот же день я потеряла паспорт. Не потеряла, конечно. Паспорт лежал в сумке. И я точно знаю, что ее срезали, когда я стояла в церкви на службе. Маленькая кожаная сумка через плечо, легко стянуть – не почувствуешь. В общем, я осталась без документа. В России, ты сам знаешь, долго без документа – неуютно. Все спрашивают, всем он надобится, привычка такая у государства: предъявите да предъявите. Ну и пошла я через пару дней в милицию, в местный отдел УВД нашего района. Вхожу и говорю:

– Здравствуйте, можно к вам? Я паспорт потеряла. Напротив – плотный, в погонах. И просто ничего.

– Простите, я тут по паспорту...

– Ну, чего тебе?!

– Наверное, заявление надо...

– Чеши отсюда, некогда мне! Завтра придешь. Так вот я:

Обладающая голосом, который радует всех, кто его слышит.

Пленяющая своим голосом сердце царя.

Очаровательная. Великая Любовью.

Умиротворенная всем, что ей говорят.

В стране набухала капель оттепели. Ты мог вернуться, мой милый, мой сокровенный, ни с кем не делимый, не знающий о моих лыжах, которым суждено было рассохнуться в углу. Ничего, я и сейчас могу утереть слезы. Надо будет много раз подумать, там наверху, я думаю, какое-то время нам все-таки дадут. Что уж, там совсем нет никакого времени? Но подумать, прежде чем соглашаться на женщину в следующем воплощении, – уж слишком много слез.

И все-таки стремнина выбросила мне тебя с гремучего крутого поворота. Вселенная, которую я всегда буду воспевать за этот немыслимый подарок, выставив песочные часы, дала мне час, чтобы запомнить тебя. И я запомнила. Заучила, как аз буки веди, моя прелая перевоплощенная любовь. Я ведь собираюсь забрать тебя с собою в Вечность. Так что перебирайся на нос лодки, ибо я выбрала твою лодку. Опять мокрый след. Что-то само набирается в уголке глаза. Кто-то все время тянет салазки наверх, не может никак накататься.

Любовь моя! Любовь моя! Любовь моя! Прошло уже двадцать минут, а я все еще смотрю на тебя через пространство стандартной столешницы. И это так близко.

О, как наполнена чудесами земля!

Когда ты возник на пороге, как узкая молния, то я сразу же, прости, прости меня, зашлась в конвульсиях смеха. Не помню, где я вычитала, будто дикари не в силах скрыть смущения от встречи с белым человеком, громко смеются, закрывая рот рукой. И я, как только ты вошел, потрясенная, откатившись от тебя в самый дальний угол кухни, прикрывая лицо рукавом, залилась беспричинным смехом самого счастливого из аборигенов, в одночасье ставшего обладателем осколка зеркальца. И только на пару минут опередил тебя твой голос.

По капле я вбираю в себя твой образ, пока ты держишь в своей безукоризненной по форме руке – нет, не поллитровую банку, как уверял меня твой друг Гяур-Бах, а скромный пластмассовый стаканчик с лужицей водки на дне. Пока, то поднимая, то опуская стаканчик на счастливую столешницу, ты потягиваешь прозрачную жидкость, я успокаиваюсь. Я почти успокоилась.

Через невидимую соломинку я втягиваю в себя твою общую сухость, серебряной полыни прядки над висками, немного или много горечи в губах, глаза египетских совершенных существ с головой, конечно, сокола. А ты немного андрогинен, любовь моя. Возможно, это позволяет создавать тебе столь совершенные вещи.

Ты почти не смотришь на меня. Ты говоришь о чем-то из политики, поминутно обращаясь взглядом к своей жене – даже чаще, чем это предлагается любым из этикетов. Ты отводишь глаза, зато я владею твоей правой рукой. Я не ошиблась, когда представляла ее прекрасной, в действительности она еще совершеннее. Длинный узкий мизинец, в длину безымянного, точно с портрета Лоренцо Великолепного работы Вазари, только форма ногтей другая.