Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Последние склоненные секунды над тобой – не выписывается «над тобой, лежащим во гробе», с откинутым безупречным затылком, в муаровую подушку. Массивный крест в застывших, неправдоподобно долгих, восковых пальцах, сложенных кем-то в странный очевидный узор, из коего и произрастает крест. Сплетенные корни, возможно, так и не сдавшегося, вцепившегося в тебя последней хваткой, накинутым арканом, магометанского орнамента, гласящего своей вычурной вязью всем, что «алла иль Алла» – «аллах велик, и Магомет посланник его».

Князь Михаил Романов: «...несмотря на его приятный, улыбчивый, элегантный (даже слишком) внешний облик (один шелковый шарф через плечо чего стоил!), внутри он был совсем другим, очень искренне русским, глубоко верующим, отзывчивым и помогающим всем: знакомым и незнакомым соотечественникам – просто по доброте своего сердца. Именно он выходил брата своей жены, моего отца Федора Александровича, после войны, когда никто не был уверен, что, истощенный болезнью, отец встанет с постели».

Ксения Юсупова, внучка: «Как несметно богатый в прошлом человек и настоящий русский барин, он не умел считать деньги, не знал настоящую цену вещам. У него никогда не было бумажника. Деньги лежали повсюду в конвертах, и он раздавал их всем, кто ни попросит, не считая».

Леди Абди: «Он был очень добрым человеком, и, когда у него появлялись деньги, он раздавал их всем русским, кто нуждался».

Княгиня Лидия Васильчикова: «Феликс Юсупов в моем поколении самый гостеприимный хозяин, которого мне приходилось когда-либо встречать. Одинаково любезный и приветливый со всеми, обладавший редким даром каждого гостя поставить в уютную для него обстановку и дать ему возможность показаться с наилучшей стороны. Ирина Александровна если от такого калейдоскоп уставала, то, во всяком случае, никогда этого не показывала».

Нельзя быть влюбленной в слово. Нельзя вообще влюбляться в слова. Какая глупость! Что такое слова: звуки, слоги – короткие, длинные. Самое длинное итальянское слово – precipitovolissimovolmente (пречипитоволиссимоволменте) означает «быстро». Ну и что? И пожалуйста. Есть другие, покороче, равно достойные и благозвучные. Но чтобы влюбиться в какое-то одно слово? Так можно дойти до того, что, огибая фонарь восклицательного знака, катить на дрезине по многоточиям... в никуда. Нет, не годится. Совершенно в никуда не годится. Но что же делать? Что делать – стоит мне только узреть его на странице или услышать от кого-нибудь, что редко, чрезвычайно редко, наконец, самой спустить на парашютике с губ – «найтингейл», как что-то торкает у меня внутри, учащается пульс, и я бегу к окну, чтобы, перегнувшись через подоконник, высунуться наружу по пояс.

Найтингейл. Угождающий Ночи. Долго я перебирала в словарях, прежде чем установить твое семантическое значение, истинное, не какое-нибудь.

То что «найт» – ночь, я знала еще со школы, я даже знала такие слова, как darkness – темнота, black night – черная ночь. Слово night входит в состав целого ряда словосочетаний: night f ower – ночной цветок, night beard – ночная птица, night f ghter – истребитель и, конечно, «найт-штрудер» – ночной бомбардировщик, на котором мой отец налетал в ночи столько часов в отведенных ему войной коридорах.

И все – и цветок, и истребитель, и бомбардировщик – на стежок от ночи, и только ты один – безусловно полно, прильнув всей грудкой, – гибельно сливаешься с ней, бесстрашный найтингейл. По первости я думала, что ты «ночь в ветре» – night in gale , оттого что после night идет предлог «в» – in , а потом – gale , что обычным словарем переводится как ветер, бриз, галс. Галсы. Ходить галсами... красиво. И только оксфордский словарь выбросил мне тебя: night – ночь плюс gale – от старого английского gallant ( to sing ), галантный, расположенный в данном случае (к пению). Ночной угодник. Вот тогда-то я и узнала твое истинное предназначение и завод. Горлышком своим заводишь безотказным. Маленькая серо-бурая птичка, с пестринками. Скромная окраской. Modest. Горлышко твое меньше самого маленького сегмента бамбука, но как оно умеет терзать всю эту «дакнесс». При этом ты еще держишься на веточке, о, чудо, не заваливаешься, не крутишь сальто паяцем на перекладинке, не падаешь в обморок от избытка чувств на увлажненную страстью изумрудную траву. Самое большее, что ты себе позволяешь, – порх, и на другой куст.