Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Ты говоришь, и я отмечаю, что у тебя есть то, что называется произношением. Конечно, ты ведь более тридцати лет живешь в Америке, в теплой ее части, в окружении весел и аллигаторов.

Ты не очень-то жалуешь американцев. Америка никуда не годится.

Голливуд – миф. У тамошних актеров не развиты лицевые мышцы для передачи эмоций. Согласна. Я сама окаменела, глядя на тебя.

И вот ты встал передо мною – тростник и одновременно лодка. Мыслящий тростник и самая простая лодка. Тогда, может, сразу и поплывем в край изумрудных уток и белых лебедей. Поплывем к главному лотосу Нила, его дельте и лону. У тебя ведь есть весло? Мое легкое копье не направлено против, как обычно. Я почитаю тебя, мой царственный брат, почти падая ниц перед твоим изображением, грустным, в долгом сером пальто и шляпе со старой обложки Ардиса. Но поспеши перевести меня с напольных мозаик к себе на колени, ибо я не стану... так долго.

Нет, нет, любовь моя непомерна. И если в это мгновение с неба кто-нибудь спросит: «Эй вы, там, на земле, кто из вас самый счастливый?», я первая подниму руку.

Я запомнила тебя.

Мой милый, мой светлый, мой нежный. Кносский голубой принц, редчайшее из чудес на всех излучинах, проплывает сейчас передо мною, и я могу хватать рукой воздух, овевающий его голограмму.

Послушай, может, ты улыбнешься мне своей короткой улыбкой?

Я все еще смотрю на перевернутую барку твоей совершенной руки.

Мой ненаглядный, мой единственный, мой изумительный, я ничего не понимаю из того, что ты говоришь о политике. Мне уже можно уходить, даже нужно, и ты практически закончил тему. И как ни тянул с водой жизни, дно пластмассового стаканчика молча и скорбно обнажилось. Пара песчинок, не больше. И я еще раз спрашиваю себя, как отличницу на заключительном экзамене: ты хорошо все запомнила? Отлично. Я запомнила. И теперь, как только захочу, в любую минуту всегда смогу поднять тебя над морем, как Туринскую плащаницу.

В Вечности я собираю для тебя самый тонкий свет. Вот он стекает с кончиков моих пальцев. Ты величайший из величайших, дерзновенный из дерзновенных, не плачешь, а пишешь. А я плачу и пишу...

В дни, когда я не видела тебя: «ветрено и волны с перехлестом»... А вдруг будет не одна встреча? Нельзя же так покорно, затравленно глядеть на струящийся песок. Надо действовать, хотя бы умственно, что-то предложить. Можно было бы предложить поиграть в слова. Генеральские дети всегда найдут во что поиграть. Мы могли бы невзначай встретиться по дорожке в магазин, и вполне логично было бы предложить поиграть в слова. Ты такой виртуоз словесности. Да, в слова... Возьмем, к примеру, одно длинное слово: «гиппопотам» – кстати, как оно пишется, через два «п»? – и распишем его на много маленьких слов. На это же уйдет время. Время, выстраивающееся на плацу, в долгополых шинелях степенных минут и быстрых секунд, в коротких мундирчиках, время, проведенное вместе.

Слышали вы что-нибудь подобное, люди Азии, Европы и Америки? – время, проведенное вместе. Или взять другое слово – «электрификация», подлиннее и потруднее. На него уйдет больше времени, хотя из «гиппопотама» получится и «гоп» и «там». Проигравший бежит за пивом. А когда стемнеет за игрой, естественно было бы предложить подняться на холм, поглазеть на звезды. Со звездами всегда так. Если на них долго глядеть, возникает уйма вопросов. Что это, в сущности, за свет? И кому это нужно. И кто там, в конце концов, плачет, клянется – не перенесет эту беззвездную муку. Просит, чтобы непременно была хоть одна звезда. И несмотря на то, что на электрификацию уйдет больше времени, я могла бы победить.

В то лето я видела тебя еще раз пять или шесть. Но каждый раз это было так глухо, так болезненно, так безнадежно, что не стоило и вспоминать.

Петухи кричат какую-то стражу. Час между собакой и волком переходит в рассвет.

Подпрыгиваю, чтобы из-за чьей-то широкой спины разглядеть, как проводят тебя, будто белого слона, наверх. Но ничего не вижу, ничего.

Какой ты милый с этой своей мигренью... Мне ли состязаться с тобой? Мой подол строчит в легкой пыли быстрый знак бесконечности.

С кем ты жил и кто обнимал тебя до меня, то были слуги твои, данные для того, чтобы охранять и беречь тебя. Но больше в них нет нужды. Царственная чета воссоединилась. Так медлить, как ты, не умеет никто. Я аплодирую твоей медлительности. И если в галактическом времени мы проживаем четыре секунды, то я прождала тебя три и три четверти.

Я распоряжаюсь сумерками с каменной террасы.