Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

После их скорого ухода мы с сестрой остались за столом, доедать вкуснейший бефстроганов по-шанхайски, а мама прокурлыкала своим высоким голоском отцу, что это он сам затащил с улицы к нам эмигрантов – и теперь орет. И он так больше никогда не делал, а затаскивал на обед своих же друзей-летчиков, которые не отставали от ведущего эскадрильи. И пили с ним заодно на одной скорости за Русскую землю, за победу, интернационал, а потом долго пели с чувством про «туманы», «фронтовые дороги» и, конечно, «качну серебряным тебе крылом».

А мне эмигранты понравились.

Первый аэродром отца, над которым, покачивая своими серебристыми крыльями, он шел на посадку, был Качинский аэродром. Узкая полоска земли под Севастополем, за рекой Качей, рядом с деревней Мамашай. В 1929 году, окончив в Ленинграде теоретическую школу летчиков, он получил назначение инструктором в Качинскую летную школу. Как раз в годы его учебы у авиации появился парашют. Курсантов заставляли выпрыгивать из самолетов в небо с новым изобретением за спиной. И отец вспоминал, как это было страшно. Но зато после занятий, выполнив прыжок, свернув положенным образом, со всеми стропами и постромками, нужный воздушному флоту парашют, если не было дежурств по кухне, он мог бежать к морю, валяться на раскаленном песке, глядеть в высокое небо, представляя, как завтра с первыми лучами солнца поднимет в него своего верного Сивку-Бурку, одномоторный биплан У-2.

К концу тех же двадцатых годов основатель авиационной Качинской школы, да и всей русской авиации, Его Императорское Высочество великий князь Александр Михайлович Романов давно уже проживал во Франции, в глубокой безвестной эмиграции.

Александр Михайлович, по прозвищу Сандро, защитивший от удара сабли в Японии Николая II, своего шурина, был человеком самых разнообразных талантов и достоинств. Он имел блестящее инженерное и военно-морское образование. В 1881 году совершил кругосветное плавание на корвете «Рында», носил звание адмирала, возглавлял Министерство мореплавания и портов.

В 1908 году, натолкнувшись на заметку об успешном полете Блерио над Ла-Маншем, Александр Михайлович, тогда председатель Комитета по усилению военного флота на добровольные пожертвования, загорелся идеей применения аэропланов в русской армии. Военный министр Сухомлинов, к которому он обратился с предложением завести в России свою авиацию, рассмеялся.

– Я Вас правильно понял, Ваше Высочество? – спросил он меня между двумя приступами смеха. – Вы собираетесь применить эти игрушки Блерио в нашей армии? Угодно ли Вам, чтобы наши офицеры бросили свои занятия и отправились летать через Ла-Манш или же они должны забавляться этим здесь? (Вел. кн. А. М. Романов. «Воспоминания»).

Министры посмеялись, но сограждане единогласно поддержали предложение великого князя о создании воздушного флота. У комитета еще оставалось около миллиона рублей из собранных двух по всенародной подписке на постройку минных крейсеров взамен погибших в Русско-японскую войну. Государь одобрил проект обратить имеющуюся наличность в 900 000 рублей на создание воздушного флота России и подписал соответствующий указ.

Осенью 1909 года на приобретенном участке земли, к западу от Севастополя, была заложена первая русская авиационная школа, получившая название по реке Кача.

Во Францию в авиашколы были отправлены восемь офицеров армии и флота и семь нижних чинов. Спустя полгода они вернулись в Россию «людьми-птицами». Следом в Петербург прибыли одиннадцать закупленных аэропланов.

В авиаторы шли спортсмены, силачи, циркачи: велосипедист Ефимов, циркач Заикин, бесстрашный, увлекающийся всем новым, нервный, заикающийся одессит Сергей Уточкин. Влюбившись в авиацию, одним из первых начал писать о летчиках, а заодно летать с ними Александр Куприн.

Авиаторов было тогда так мало, что фотографии погибших летчиков умещались на лопастях одного пропеллера, стоявшего на столе в ангаре, где все пили чай.

Куприн, которому по судьбе пиковой картой также выпала эмиграция, пока кружил на «фарманах» в гатчинском небе:

«И летчики, эти люди-птицы, представляются мне совсем особой разновидностью двуногих. Они жили и раньше, во всех веках, среди всех народов, но, еще бескрылые, проходили в жизни незаметно, тоскуя смутно по неведомым воздушным сферам...

– Monsieur, – сказал однажды на парижском аэродроме Блерио своему ученику, русскому авиатору, после первого совместного полета, – с этого дня летайте самостоятельно. Я сегодня же выдам вам ваш brevet. Вы родились птицей».