Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Спустилась я с холма на улицы, на память что-то хотела из города привезти. Пошла на блошиный рынок, что вдоль узкой речки растянулся. На рынке – много солдатских оловянных крестов георгиевских кавалеров, монеты старинные босфорские, византийские, ханские из раскопов. Сторговала я себе на память монетку с Митридатом, но не с тем, Понтийским, известным, а с каким-то Митридатом Восьмым, племянником Калигулы – ну, какой уж был. Для меня важна была надпись в память кургана, а надпись «Митридат» хорошо сохранилась.

Зажала я этого темного Митридата в руке вместе с кульком легкой керченской земли – и прямиком на автостанцию. И уже довольно поздно вернулась в Коктебель, но на обратной дороге зуб больше у меня не болел.

По привычке, почти что давней, смотрю вверх, в самую сердцевину купола. В каком-то храме подметающая старушка не по-доброму: «Ну что, голову задрала? Чего глазеть?» На меня чуть ли не с тряпкой. Я отступила немного, но из круга не вышла. Где стоять, мне в соборе Святого Петра когда-то подсказали: «...стой в центре, в луче, там самая благодать». В соборе Святого Петра – купол высоченный, из голубя не то что луч – колонна света льет. Вспомнилась Марина, на которую – «головокружительный Бог» из старого Спасителя.

Гляжу в «Полярную звезду» купола, там наверху – упругие херувимы с папоротками. Не с папоротниками, а именно что с папоротками – нижними длинными перьями маховых крыл, всегда другого оттенка. Выше – серафимы о шести крылах, тоже при полной боевой выкладке. Рядом должны быть колеса – бронированная техника. Следующее подразделение – силы. Еще выше – престолы. Вот где силища страшная. Все клубится. Колеса вращаются... «на него же и ангели грознии не могут взирати». Надо поворачивать, пониже спускаться, где потише, в летние лагеря, в Гатчину. А то и к самому к Дону, где рати да хоругви, где архангел Михаил на границе с Диким полем дозором стоит. Врангелевские казачки нарекли полуразрушенный Галлиполи, куда их сгрузили с барж (балканские братья только приняли), Голо поле.

Храм епископа Пергамского Антипы, раннехристианского мученика, – у него просят облегчения от зубной боли – каменный, пятиалтарный. В Пергаме – «и ангелу Пергамской церкви напиши...» – епископа умучили самым настоящим образом: посадили в раскаленного медного вола, где тот, как повествует акафист, мирно уснул. Вытянутый центральный купол храма очертаниями повторяет высокий лоб нашего иерея. В левом приделе купол – княжеской шапочкой. Изнанка шапочки вышита, как с рождественской открытки, княжичами в сапожках и пуговицах. Цвета храма, в тон с одеянием священномученика Антипы на иконе, зеленый и розовый. Зеленый неяркий, приглушенный, цвет осоки. Бледно-зеленый с розовым. Краски раннего итальянского Возрождения. Не сбитые старые фрески – темно-фиолетовыми, коричневыми островками по белой штукатурке океана.

В храме – ремонт. Над Царскими вратами – пустое пространство, высокой бойницей с поперечной балкой. Через нее, как через окно, в алтарь можно заглянуть. Алтарный свод падает концом радуги. Алтарь – пещера. В которой младенец. Люстра звездой Вифлеемской блистает. Из алтаря белый свет тонкой вуалью. Прихожане перед пещерой – волами и осликами. Во всяком случае, я точно ослицей – жую свою мысли, мирскую жвачку, хоть ноздрями в ту сторону. За спинами – стужа, из пещеры – тепло.

В центральном приделе – свет розовый. Ощущение, что нахожусь внутри живого существа. Два латунных резных столбца с горящими свечами – два глаза. На самом верху три огонька в лампадах свет не отражают. Свечи на подсвечнике, напротив, отражаются в высоком центральном столбике. Тоненькие восковые балеринки истаивают. На вертлявую головку пламени колпачком мокрого указательного – жжется. Смотрю на отраженные, колеблющиеся в желтом металле язычки, вижу в них своих прабабушек и прадедушек. Самого отдаленного по шкале времени предка недавно узнала. Звали его Тит, жена Домна, сын Стефан, воронежские. Шили, между прочим, одежду для священников. Перед революцией Тит – глава некоей административной единицы в уезде. Пришли революционеры. Тита, само собой, сняли. Собрали сход, спрашивают: «Кого хотите главой?» Народ: «Тита». Они: «Дураки!» Но я братику Стефану улыбаюсь. Он молод, лицом пригож, глаза синие. Джотто ему еще румянец на щеки подложил. А главное, у него кадило в правой руке на цепях отклоняется. Это движение мне очень нравится. Я всякое движение очень люблю. Кадило назад, благовонный дым вперед. В Троицкой лавре, в Успенском соборе это движение мозаикой выложено. Стефан – дьякон, даже архи. Дьякону кадить полагается. Вот он и кадил, пока не остановили его камнем в висок братишки революционеры.