— Что касается красивых слов, то мы оба наговорили их предостаточно, — сказала Джейн. Выходит, мы с ней думали об одном и том же. — Просто невероятно, — продолжала она, — до чего можно увлечься какой-нибудь идеей, планом и тому подобным. Входишь в азарт, чего только не придумываешь и строишь целое сооружение, но как только об этом перестаешь думать, или что-нибудь произойдет, или у тебя переменится настроение, все сразу пропадает. У меня появилось предчувствие — знаешь, женская интуиция, — что случится нечто совершенно ужасное: нас спасут, а остальные погибнут. Если это произойдет, я буду тебе обязана жизнью, но смотреть на тебя не смогу. Это ужасно — оказаться правым вот так. И, в сущности, смерть всех этих людей будет на твоей совести. Но ты не обращай внимания на то, что я говорю.
Я не обращал. Я был охвачен глубокой меланхолией и отвращением ко всему. Если бы я был один, я бы вернулся в разбитый самолет и сидел там, уставясь на какой-нибудь прибор. Нет, такая жизнь — не для нервных натур вроде меня. А между тем именно эта наша нервность заставляет нас искать или создавать ситуации, которые нам не по плечу и к которым гораздо лучше приспособлены люди, ничего такого в своей жизни, не переживавшие и уютно проводящие вечера за картишками.
— У предчувствий есть одно свойство: они никогда не сбываются, — сказал я. Это изречение тоже было порождено моей меланхолией. Когда я не в духе, я начинаю изрекать афоризмы, которые звучат вполне разумно, но ничего не значат. Мне стало страшно, я начал глубоко дышать и таким образом преодолел страх. Я принял твердое решение никогда в жизни больше не путешествовать. В глубоком кресле посиживать у камелька, а лед, чтоб был только в стаканах.
В группе у разбитой машины началось какое-то движение — видно, они что-то решили. Люди суетились, до нас доносились голоса, суть слов мы и не разбирали. Из самолета вылезли двое членов экипажа, один — все еще с плоскогубцами. Из алюминиевых полос они мастерили что-то вроде носилок; мы, молча, наблюдали, как они пошли с носилками к мистеру Лейну и тот, поломавшись немного, и улегся на них. Четверо мужчин подняли носилки и прошлись для пробы. Проба получилась неудачная — старик чуть не скатился. Командир, наблюдавший за ними, подал знак, чтобы опустили носилки. Остальные пассажиры подошли, сняли с себя пояса и привязали ими мистера Лейна. Итак, эта задача была решена.
Они медленно построились в колонну — правда, то один, то другой все время вылезал, но все же появилось какое-то подобие порядка. Командир низко надвинул на лоб фуражку и прошелся вдоль рядов очевидно, произнося при этом что-то ободряющее. Наконец-то они успокоились, подровнялись — ну в точности школьники, всем, классом отправляющиеся на прогулку! Командир указал на нас. Вся колонна оглянулась, даже мистер Лейн попытался повернуть голову в нашем направлении, но это ему не удалось — видно, привязали его на совесть. Начальник поманил нас, мы махнули ему в ответ. Я думал, что теперь он погрозит кулаком, но так далеко он все же заходить не стал. Он пожал плечами и одновременно развел руками — жест, выражающий бессилие. Мы поняли, что сделал он это для группы, а не для нас, и потому не обиделись. С облегчением мы смотрели, как колонна, наконец, тронулась — очень медленно, но когда через некоторое время я снова посмотрел в ту сторону, они продвинулись уже достаточно далеко. Итак, мы расстались; ну что ж, посмотрим, кто из нас выживет. Согласно нашему плану нам предстояло остаться у самолета, и я очень этому радовался: мне вовсе не хотелось месить ногами суровые гренландские холмы.
Взявшись за руки, мы медленно побрели к самолету. Осмотрели его внутри, мы обнаружили в хвосте два кресла, уцелевшие после пожара. Не так-то легко было очистить их от сажи и пепла. Но нам хотелось укрыться от холодного ветра, а потому на вонь мы уже не обращали внимания. Да к тому же через четверть часа мы к ней принюхались — просто удивительно, как быстро человек приспосабливается к любым обстоятельствам.
Много часов провели мы там, подобно потерпевшим крушение на необитаемом острове. Мы сняли с себя пальто и накрылись ими. Время от времени что-нибудь говорили. Джейн рассказывала о своей жизни, я — о своей, мы задавали друг другу вопросы вроде: «Ты меня любишь?» и: «Мы будем потом встречаться?» — но все это было очень трудно сейчас решить. Если мистер Лейн не умрет и не уволит ее, возможно, они заедут в Голландию во время одного из их путешествий. Где они только не побывали — послушать ее, это очень утомительное занятие. Я настаивал, чтобы они приехали в Голландию, но она вспомнила, что мистер Лейн раз уже был там и ему не понравилось, так что шансы на повторный визит невелики. Так мы болтали, а больше молчали. Через какое-то время у Джейн пробудилось чувство вины перед мистером Лейном — я, впрочем, этого ожидал. Я терпеливо разъяснил ей, что какая бы судьба его ни постигла винить он должен только себя. Почему ему не пришло в голову отделиться от группы — он ведь достаточно разумный человек. Кто мы такие, чтобы пытаться вмешиваться в чужую жизнь?
Читать дальше