Георгий Давыдов - Крысолов

— Кого? (искренне) Какого Льва Давыдыча?

— Троцкого! (крикнет, толкнув обоими бедрами) Троцкого!

От кремлевской делегации повеет морозильной камерой, вокруг Пацюка выпадет иней.

— Троцхий… (пошевелит губами, главное — выиграть время) Как знать… как знать… А что вы скажете про планы освоения целины?

— Это был идей Троцкого (авторитетно).

— Да?! (не удержался и выправится твердо) Инсинуации…

Увы, Пацюк так и не смог скромно встать рядом с Буленбейцером и Трофимовским.

Кстати, в «Правде» шлепнули фото: Трофимовский жмет руку Буленбейцеру и одновременно ударяет Буленбейцера по плечу — с подписью: «Американская общественность протестует против угнетения в Булиламбаньяне». Впрочем, эмигрантская пресса не осталась в долгу — вслед визиту пустила шестистишие:

Да будь я шеф-повар преклонных годов,

В Париже, но без унынья и лени

Рецепты всех щей и рецепты борщов

Я выучил скоро бы только за то,

Что ел их со смаком товарищ Хрущев.

А Ленин — известно — пельмени!

Разумеется, Вольдемар Алконостов.

Ему иногда нравились подобные шпильки. Хотя приходилось оправдываться перед прогрессивной общественностью Запада, что дело не в том, не в том, что у него отобрали большевики чудное имение (и, кстати, домашнего повара в придачу — он после революции варил похлебки прожорливым матросам Кронштадта), а в том дело, что большевики (тут Алконостов всегда несколько приподнимал хилые брови), простите за откровенность, простите (вас бы удовлетворила прикровенность? вы бы, наверное, предпочли что-нибудь про философию персонализма? а не реальность диалектического ботулизма), итак, большевики хотят играть Моцарта самым обширным, самым весомым, в известном смысле самым тренированным, конечно, массивным, конечно, крепким, то есть долгоиграющим, но все-таки не приспособленным для игры Моцарта местом…

Сказано ясно?

Но о чем все-таки говорили Буленбейцер и Трофимовский? Только лишь бутербродная болтовня?

Вечером (сонно ловя с плеча жирно-американские помочи) Булен счастливо объявил Ольге: «Знаешь, о чем я попросил их смелого витию? Об Илье».

Да, в сентябре 1959 года вопрос о судьбе арестованного русского ученого не должен был вызвать встречное па — «Разве вы не считали, сколько в Америке уничтожили индейцев?» — «А бандитская деятельность Ку-клукс-клана?» — «Дипломатия канонерок еще не убрана с повестки дня». — «Марионеточные диктаторы Латинской Америки, тайны которых шиты белыми нитками, а сами ниточки тянутся в Белый дом». Впрочем, о судьбе индейцев Трофимовский (укладывая кавьяр в рот) все-таки заметил. Гуманность (добавил он) — лучшая черта отечественной литературы.

Ольга не сказала ничего. Она сидела перед трюмо (покупка у все того же армянина с набережной) — и Булен грустно заметил, что пальцы у нее как-то иссохли.

К весне, к вербному — пришло письмо от Трофимовского. Нет, Трофимовский так и не собеседовал с Пацюком (соответственно, личина нагло-американских хозяев Буленбейцера не была сорвана). Впрочем, не исключалась возможность другого метода — сейчас (инструктировали пацюков) время умасливания. Пусть эмигрантишка видит — мы наисмелейше пересматриваем свое недавнее прошлое, потому что соки коммунизма живительны как никогда. Пожалуй, письмо мог настучать присяжный тявкала союза писателей (чтобы не отвлекать Трофимовского от больших дел) — в ту пору Мефодий Ахмедханов (он же — корифей красных писуль, он же — товарищ большие щеки). А Трофимовский только завизировал. Не все ли равно?

«Многоуважаемый г-н Теодор Буленбебейцер!

С чувством товарищеской радости вспоминаю наше общение в Вашингтоне в сентябре миновавшего года. Как быстро летит наше смелое время: вот и успехи наших людей в космосе поражают весь мир. Но, несмотря на космос, о делах земных забывать не пристало. Слишком уж много по разным мировым углам и закоульям прячется тех, кто желал бы колесо истории повернуть, образно выражаясь, вспять.

Каюсь, Теодор Теодорович, перед Вами. Не так скоро, как хотелось бы, смог исполнить Вашу просьбу. Но не без уважительной причины: я был загружен сверх сил не только писательских, но простых человеческих. Судите сами: в ноябре в Москве проходила декада черлибабамской литературы, в декабре — ставшее уже традицией совещание молодежных прозаиков — мы отрецензировали восемь очень неплохих романов, а один из них — „Дело было в Портянищах“ — прогремит, я уверен, в странах передового лагеря. Да, пожалуй, и парижским горе-эстетам будет над чем пораскинуть мозгами.