Джейми Форд - Отель на перекрестке радости и горечи

— Ты про пластинку? Хочешь, чтобы я починил пластинку Оскара Холдена?

Шелдон закрыл глаза и погрузился в глубокий сон — столь внезапный переход возможен лишь у тех, кто находится на грани жизни и смерти. Дышал он шумно, с натугой. И так же внезапно очнулся. Взгляд теперь был ясный, совершенно осмысленный.

— Генри…

— Я здесь…

— Что ты тут делаешь? Уже воскресенье?

— Нет. — Генри улыбнулся ему. — Нет, не воскресенье.

— Жаль. Не к добру эти гости среди недели. Пришло время для последнего концерта, да, Генри?

Шелдон зашелся в кашле. Генри долго смотрел на друга. Даже в двух шагах от смерти, даже сотрясаемый спазмами, Шелдон умудрился сохранить достоинство. Потом перевел взгляд на передвижную тумбочку у кровати, где, прислоненный к лампе, стоял конверт с половинками пластинки.

— Ты просил меня что-то уладить. Ты про разбитую пластинку? Думаешь, ее сумеют восстановить?..

Генри не был уверен, помнит ли Шелдон, о чем они говорили всего пару минут назад.

— Пора все уладить, Генри. Не о пластинке речь. Если ее можно склеить, чтоб зазвучала музыка, то валяй. Но я не про пластинку, Генри.

Шелдон схватил Генри за руку. В иссохших черных пальцах до сих пор чувствовалась сила.

— Мы оба… — Шелдон помолчал, переводя дух. — Мы оба знаем, почему ты всю жизнь искал эту старую пластинку. Всегда знали. — Дыхание его замедлилось. — Уладь… — с трудом выговорил Шелдон и погрузился в сон, и слова его потонули в тихом шипении кислорода.

В музыкальном магазинчике Бада пахло ванильным табаком — любимый сорт хозяина; сам Бад, с трубкой в зубах, читал залитый кофе номер «Сиэтл уикли». Бад кивнул Генри из-за газеты, едва не выронив изо рта трубку; с бритьем он, как всегда, припозднился дня на три. Негромкий женский голос выводил приятную старую мелодию. Хелен Хьюмс? Тридцатые? Генри точно не знал.

Под мышкой у Генри был коричневый бумажный пакет, а в нем — разбитая пластинка Оскара Холдена. Генри много лет искал ее у Бада, заходил к нему бессчетное число раз. Стыдно было, конечно, уносить пластинку из палаты Шелдона, но его старый друг спал, а когда приходил в себя, мысли его все сильнее путались. Молчаливые светлые минуты перемежались бредом — вроде бессвязных речей о том, что нужно «уладить». Починить пластинку? Уладить жизнь Генри? Неизвестно.

Как бы то ни было, Генри мечтал услышать мелодию, записанную на двух осколках винила, — и дать послушать Шелдону еще хоть раз. Генри ничего не знал о ремонте старых пластинок, но Бад проработал здесь целую вечность. Если кто-то и мог подсказать, то, конечно же, Бад.

Генри подошел к прилавку, положил пакет на разбитую стеклянную витрину, рядом со старыми нотами и хрупкими виниловыми и восковыми дисками.

Бад зашуршал газетой.

— Пришли что-то вернуть, Генри?

Генри лишь улыбнулся, вслушиваясь в замирающие звуки песни. Ему всегда был по душе суровый мужской вокал, но порой напевный, пропитанный бренди женский голос лишал его сна на всю ночь.

— Что-то случилось, Генри?

— Принес кое-что показать.

Бад выбил трубку.

— Сдается мне, тут не обошлось без старого разоренного отеля на Мэйн-стрит.

Генри выудил из пакета пластинку, все в том же бумажном конверте, ощутил ее тяжесть. Сквозь прорезь в конверте виднелась наклейка. Пожелтевшая, с выцветшими буквами. «Оскар Холден и Полуночники».

Сонные глаза Бада широко раскрылись, а изрезанный горькими морщинами лоб разгладился, как наполненный ветром парус. Бад растерянно улыбнулся, взглянул на Генри, потом опять на пластинку, будто спрашивая: «Можно потрогать?»

Генри кивнул:

— Берите, не подделка.

— Вы нашли ее там? Никогда не переставали искать?

Никогда. И знал, что в конце концов найдет.

— Она ждала там все эти годы.

Генри достал пластинку, и две половинки, скрепленные лишь этикеткой, провисли.

— Нет, только не это! Дразнить меня вздумали, Генри? Неужто разбита?

Генри кивнул и виновато пожал плечами.

— Я подумал, может, вы сумеете мне помочь. Я ищу, где ее можно восстановить.

Бад посмотрел на него так, будто выиграл в лотерею миллион, но выигрыш выплатят не настоящими деньгами, а нарисованными. Забавно, но что толку?

— Не будь она совсем разбита, можно было бы отнести ее в студию, музыку считали бы лазером. Обычной иглой к ней не прикоснулись бы, даже алмазной, чтобы, не дай бог, не поцарапать. Воспроизвели бы все до тонкостей и сохранили в цифровом виде. — Бад почесал затылок, морщины вновь избороздили лоб. — А с разбитой пластинкой ничего не сделаешь, Генри. Разбилась — пиши пропало.