Джейми Форд - Отель на перекрестке радости и горечи

— Вы могли бы быть вместе…

Генри заговорил, вытирая руки о полотенце:

— У меня была возможность. Я ее упустил. Она уехала, я не удержал.

Генри повесил полотенце обратно на дверцу шкафа. Все эти годы он вспоминал о Кейко. Даже одинокими, тоскливыми ночами, когда Этель совершала долгий путь к последнему приюту. Она так мучилась, что Генри даже не мог обнять ее, а если обнимал, то, одурманенная лекарствами, она не понимала, что он рядом. Путь тяжелый, горький и одинокий, как дорога в школу Рейнир. Как он мечтал в те минуты, чтобы рядом была Кейко! «Но выбор сделан, — думал Генри. — Я мог бы разыскать ее после войны. Причинить боль Этель и добиться того, чего хотел, но это было бы неправильно. Во всяком случае, тогда. И сейчас».

— У меня была возможность, — повторил Генри. — Была, и второй, увы, не представится. Надо жить дальше и радоваться тому, что имеешь, а не сожалеть об упущенном.

Генри посмотрел на сына: тот спокойно слушал — впервые за много лет его не тянуло спорить.

— Как та разбитая пластинка, — пояснил Генри. — Уже не склеишь.

Генри казалось кощунством бежать вдоль тихих коридоров Хертстон-Инн. Он боялся нарушить чинный покой этого старомодного заведения. Вдобавок был риск налететь на старушку в инвалидной коляске.

Впрочем, Генри и сам чувствовал себя стариком, когда думал о женитьбе Марти. Он чувствовал себя стариком, когда умерла Этель, а сейчас, словно мальчишка, боялся получить нагоняй за беготню в коридоре.

Когда Генри сообщили по телефону, что Шелдону стало хуже, он не взял ни пальто, ни бумажника. Схватил ключи от машины и выбежал из дома. Дорогой он не терял ни минуты, даже проскочил дважды на красный свет. Генри и прежде отвечал на подобные звонки, уже случалась ложная тревога, однако на этот раз все было иначе. Он узнавал смерть, когда та сидела у изголовья. Он видел как изменилось дыхание и душевное состояние Этель, и уже не мог ошибиться. Вот и сейчас, придя к другу, он понял: конец близок.

Шелдон уже не впервые оказывался в критическом состоянии из-за запущенного диабета. Когда он наконец всерьез взялся за свое здоровье и попал в руки опытных врачей, время было упущено.

— Как он? — спросил Генри, остановившись у ближайшего поста и указав на палату Шелдона, откуда сестра вывозила аппарат для диализа.

«Больше он ему не понадобится, — подумал Генри. — Его отключают от всех приборов».

Медсестра, рыжеволосая толстушка, на вид ровесница Марти, глянула на экран компьютера, потом — на Генри.

— Уже почти все. Его жена только что была здесь — поехала за родными. Вот ведь странное дело. После легких ударов отбиваешься от посетителей, чтобы человек отдохнул, быстрей поправился. А когда уже совсем скоро, как сейчас, — никого рядом нет. Самые страшные часы.

В ее взгляде Генри уловил искреннее сострадание.

Постучав в приоткрытую дверь, Генри проскользнул в палату. Неслышно ступая по кафелю, оглядел приборы — почти все были выключены из сети и сдвинуты в угол.

Генри сел в кресло на колесах подле друга; Шелдон полусидел, так ему легче дышалось; голова на подушке съехала набок, лицо обращено к Генри, к носу тянулась тонкая прозрачная трубка. Только шипение кислородного аппарата нарушало тишину.

У кровати стоял проигрыватель компакт-дисков. Генри подкрутил влево ручку громкости и включил звук. Вкрадчивая джазовая мелодия Флойда Стэндифера полилась в тишине струйкой песка в песочных часах. Утекали секунды.

Генри погладил друга по руке, стараясь не задеть капельницу, и увидел следы от уколов, настоящую карту состояния Шелдона.

Веки Шелдона дрогнули, подбородок дернулся, глаза уставились на Генри.

«Все слишком хорошо знакомо, — подумал Генри. — Сначала — столько лет с Этель, теперь — старый друг. Слишком рано, хоть жизнь и длинная. Все уходят слишком рано».

В глазах Шелдона было замешательство. Он смотрел рассеянно, будто не понимал, где он и как сюда попал.

— Домой… пора домой. — снова и снова повторял он, тихо, почти жалобно.

— Здесь сейчас твой дом. И жена твоя. Минни, вот-вот вернется, приведет родных.

Минни, вторую жену Шелдона, Генри знал много лет, но дома у них бывал не так часто, как хотелось бы.

— Генри… уладь…

— Что уладить?

Генри чувствовал странную благодарность — тем тяжким последним неделям с Этель. Они научили его разговаривать с умирающими. Он заметил, что взгляд Шелдона прикован к осколкам старой виниловой пластинки.