Илья Беркович - Отец

— Он согрешил. Первосвященник велел дать ему сорок палок, — неожиданно спокойно ответил саксофонист.

— Почему сорок?

— Так написано в святой Библии.

— Он что, и повесить может?

— Не может. Может сжечь расплавленным оловом, а повесить не может. В святой Библии нет такого наказания.

В тот же день Ави попросил у Абермайера почитать что-нибудь об иудаизме. Абермайер принес „Хасидские рассказы“ Бубера. Рассказы о хасидских Ребе очень понравились Ави. Вот где, оказывается, власть и сила. Хасидские Ребе являлись царями, пророками и первосвященниками одновременно. У них были слуги, придворные музыканты и шуты. Все граждане их царств, от водовозов до богатых купцов, считали за честь платить им дань. Правда, эти Ребе умели читать мысли, предсказывать будущее, мгновенно покрывать огромные расстояния, они владели языком растений, зверей и птиц, но для способного человека все это сегодня не составляет большого труда.

Понравилось Ави и то, что Ребе было много (и, судя по рассказам Абермайера, не стало меньше.) Умный человек открывает обувной магазин только на той улице, где уже есть не меньше пяти обувных магазинов.

Подготовка, конечно, требовалась. Хасидские раввины, кроме всего прочего, славились как великие знатоки Торы. Ави знал, что Тору учат в ешиве. Дядя Абермайера был каменским хасидом. Их ешива с большим портретом Ребе над входом располагалась недалеко от магазина, на углу 23-й и 135-й улиц.

Ави вошел в комнату с нарочито голыми стенами и почему-то зарешеченными окнами не без робости. Религиозными его пугали в детстве, когда он не хотел есть овсянку. Комната гудела и раскачивалась. Сидевшие парами за столами были погружены в свое гудение и раскачивание над большими книгами. Только один, немолодой, — стул рядом с ним был пуст, а на столе лежала перевернутая черная шляпа с золотым львом на подкладке, — поднял глаза на Ави, жестом указал ему на место рядом с собой и надел шляпу на голову. И тут произошло вот что: взглянув на лист открытой книги и прочтя первые слова „Нанявший работников и не договорившийся с ними, что они будут начинать работу до рассвета или кончать ее после заката, не может их заставить…“, Ави понял, что слова эти знакомы ему, что когда-то, до рождения, он уже видел лист Талмуда, что он много раз пересекал эту равнину с прямоугольным средником крупного черного текста, окруженного ярко-белой межой, за которой полями росли мелкие, округлые, вьющиеся знаки.

Да он ведь единственный в этой комнате знал, что такое начинать работу до рассвета. Сети на рыбных прудах заводили до рассвета. Талмуд оказался достойной вещью. Приходилось включать мозг на полную мощность. Мозг благодарно вибрировал и раскрывался.

Через десять листов Талмуда Ави начал ждать часа, когда он придет сюда. Через пятьдесят листов он познакомился с братом Идит. Через сто выученных на булавку [9] Легендарный, доступный только людям с феноменальной памятью результат изучения Талмуда. Проверяя себя, ученик протыкает раскрытый Талмуд булавкой и, глядя на проколотое место, должен точно сказать, какая буква какого слова проколота на всех следующих листах. листов женился. Через сто двадцать засобирался в Израиль. На свадьбе раввин из ешивы сказал, что пятьдесят лет не встречал такого таланта, как Ави. Осталось съездить в Камень к Ребе, получить благословение, — и ты станешь настоящим каменским хасидом.

…И здесь Ави оказался самым лучшим. От сознания своего могущества он помрачнел. Никакой Ребе не был ему нужен. Он сам скоро станет Ребе. У него будут свои секретари, музыканты, шуты и слуги. Сенаторы и банкиры, подходя под благословение, будут целовать ему руку. Повредился ли Ави в уме? Трудно сказать. Внезапно хлынувшие в голову религиозные идеи в сочетании с очень низкой гуманитарной культурой и очень высоким самомнением иногда дают картину, похожую на сумасшествие.

Ави с женой приехал в наш город, был принят хасидами, пожил с ними полгода и начал высматривать людей, из которых можно будет начинать набирать свою команду.

Дани полулежал на широком бетонном крыльце, на которое выходят железные ворота мастерских, и смотрел на закрытые воротанапротив, у которых стояла, махая хвостом, большая рыжая собака. Собака и Дани были очень похожи.

У обоих были тонкогубые, длинные лица с покатыми лбами и развитыми мышцами челюстей. Оба были худы, жилисты и сильны. Разнило их больше всего выражение лиц и глаз. Несмотря на то, что собака была привязана к ручке двери за короткий ремень, а Дани физически свободен, несмотря на то, что солнце слепило собаке глаза и уже начинало давить, а Данина сторона еще оставалась в тени, несмотря на то, что собака, видимо, была гораздо голоднее Дани и по обязанности оглушительно лаяла, несмотря на высунутый язык и поредевшую от зноя двух летних месяцев, местами торчавшую сосульками колтунов шерсть, собака производила впечатление жизнерадостного существа. Ее умные зеленовато-коричневые глаза улыбались, а глаза Дани были мрачны, как ноябрьский вечер в Ленинграде. Иногда по ним пробегали, осветляя их, облачка мыслей, но фон, тон оставался угольно-черным, беспросветным.