Лев Пирогов - Упирающаяся натура

Называется она «Загул».

Про то, как русский человек попадает в типичную для себя ситуацию, о которой мы говорим, когда ищем что-нибудь без надежды найти: «В щёлку завалилось». Попадает в один из тех потайных карманов бытия, где скапливаются все наши забытые заначки, потерянные бумажки с номерами телефонов, ключи, табачные крошки, считающиеся безвозвратно утраченными рукописи, национальные идеи, смыслы жизни и всё такое.

Всё это существует, всё есть, всё где-то рядом, в другом кармане, а мы-то думали, что потеряно. Надо лишь на день-другой отрешиться от суеты повседневности, забыть о практических резонах (это только кажется, что легко, на самом деле даже и загул с запоем не всегда помогают) — и всё найдётся. Даже национальная идея, о которой почему-то думают, что это непременно что-нибудь весомое, как кистень, и утилитарно полезное. А она рассыпалась крошечными ртутными шариками (и каждый, конечно же, сразу в щёлку):

«Черёмуха у нас теперь распускается, когда хочет; котята родятся то в июне, то в мае… Зато мы получили свободу выбора, нынче каждый решает сам: если в душе у кого весна, тому и кругом весна, если лето — тоже приемлемо».

Или так: «На завтрак была яичница. В окнах столовой играло солнышко и поглядывало, как украинка Галя выкладывает на тарелки его ярко-жёлтых деток».

Хорошо ли вам от этих слов? Мне хорошо. И от того, что «детки», и от того, что солнышко всё же поглядывает, всё же не безразличны мы тут ему.

В общем, не спрашивай себя, что ты сделал для национальной идеи. Спроси себя, что она для тебя сделала. И поблагодари. Как-то так я понимаю творчество Олега Зайончковского.

Его герои «недоразвиваются» в плохих. Застывают за мгновение до грехопадения, как повисшая в солнечном луче пылинка. От этого его произведения кажутся слегка инфантильными. В них не хватает «острого драматизма», как не хватает его в детях. Но разве же в детях от этого мало жизни?!

Впрочем, я не удивляюсь тому, что книгу не слишком хорошо приняли критики. Когда человек приходит к нам без фиги в кармане, без цинической гримаски, без мужественного поплёвывания сквозь зубы, означающего, что он тёртый калач и повидал много зла, мы относимся к нему снисходительно: эх, дескать, простота…

А то, что в нескольких последних книгах Зайончковского (вспомним «Прогулки в парке» и «Счастье возможно») казалось заигрыванием с популярной формой и читательскими ожиданиями, оказалось прорывом писателя к самому себе. «По-достоевскому» жить не хочется. Хочется по-хорошему. Разве нет?

Не всё ж калёными глаголами сердца жечь. Успокаивает больного, говорит ему ласковые слова и вселяет надежду тоже хороший доктор.

Но мы-то, литпрозекторы, не врачи, так что от заздравия переходим к заупокою.

Смысл книги «Загул» хороший, а вот композиционная идея (которая наверняка есть, но я её, признаться, не понял) — именно что «бередит душу». Многочисленные соскальзывания героя из одного времени — места действия в другое оставляют ощущение неразберихи: вот он просыпается сегодня, а вот он просыпается двадцать лет назад, — за которого же мне, читателю, ухватиться? От непрояснённости маршрута слегка мутит.

Так, наверное, мутит от рецензии, в которой нет краткого пересказа произведения. Перескажу.

Хороший человек совершенно случайно уходит от жены, тоже очень хорошего человека. Не то чтобы совсем уходит, а просто «выскочил, хлопнул дверью». Через полчаса бы вернулся, но случилось такое, отчего он и попадает в пресловутый «карман бытия». Полчаса растягиваются на пару суток. С засадами, осадами, парой настоящих гранат и пистолетом. В результате никто не умер (не считая одной совсем уж второстепенной аспирантки из Брянска), зато был обретён считавшийся несуществующим вариант национальной идеи в количестве одной штуки, а здоровая российская семья ещё более укрепилась.

Неожиданным образом всё в этой жизни закончилось хорошо.

Догадываетесь почему?

Раньше я думал, что больше всего в мировой культуре курят на страницах повести Сэлинджера «Зуи». Или в фильме Годара «На последнем дыхании».

Теперь знаю, что нет.

Чаще всего это делают у Ильи Стогова в «Русской книге».

Если на одной из страниц герой почему-то вдруг не закуривает, то на следующей непременно исправляется и закуривает два раза.