Лев Пирогов - Упирающаяся натура

Национальным — не в смысле лозунгов и размахиваний. Лозунги и размахивания — это частный случай, ноль пять процента, но мы-то умные и знаем, что фашизм скрывается в мелочах. Начнётся с васильков-лютиков, а закончится Пересмотром Итогов Приватизации.

Так что не надо.

Национальная по форме литература допустима только в форме масскульта при наличии отсутствия содержания. Все эти условные шиловы-литвиновы: люди читают их, потому что инстинктивно распознают как что-то своё, родное, «про жизнь», хоть это и не про жизнь совсем, а всего лишь не про «вещество» только.

Там-то, в сфере масскульта, и происходит сегодня основная литературная борьба. Вовсе не за умы — за удержание влияния на издателя. Издателю всё равно, что издавать, он и на Пересмотр Итогов согласен — потому что это будет аж завтра, а прибыль-то он сегодня получит. Мораль военной аристократии: лучше я сейчас напьюсь свежей кровушки, чем потом триста лет буду питаться падалью. Страшная мораль, волчья…

У новой русской интеллигенции мораль другая — добрая, либеральная и прогрессорская. Они свой капитал рассчитывают набирать постепенно, через мудрое сословное расслоение; это именно в их интересах реформа системы образования у нас проводится и многие другие реформы. Чем больше быдла, тем шире база пищевой пирамиды, тем устойчивее платформа для новообразованного сословия приличных людей. Раньше, при совке, в очереди за картошкой стояли, а теперь свободные люди, зарплата шестьдесят тыщ рублей. Уже считай немножечко олигархи. А там… как сложится. Но быдла, кормовой базы, должно быть побольше.

Из этого и следует философия «литературного вещества»: «Литература — это то, что тебе не нужно, дружок. Ты вона какой, а литература эва какая. Плюнь, брат. Не по тебе».

Как в анекдоте: зоотехник колхоза «Заря Восхода» Иван Иванович Иванов всё заказывал по радио песню «Валенки», а потом вдруг попросил исполнить Прелюдию соль минор Рахманинова.

— С удовольствием выполняем заявку: не выёживайтесь, Иван Иванович, слушайте ваши «Валенки»!

Не правда ли, этот анекдот очень русский, очень народный? С такой любовью, с такой заботой об Иван Иваныче сочинённый… О, майн рюськи нарот очшень самокритичьен и миролюбифф, он имеет играйт гармошка!

Собственно, вся нынешняя «литература для народа» — переталдыкивание этого анекдота.

Ну а Маканин — что Маканин. Писать о нём скучно. Несмотря на не прекращающийся с 2008 года издательский кризис и майское падение книжных продаж почти на пятьдесят процентов, новое «написал» будет напечатано отдельным томом, уже готовится. Золотые перья России по отмашке из Центра ринутся заполнять восторгами газетные площади, чтобы пять — семь тысяч одураченных ими студенток и учительниц литературы обеспечили этому удачному издательскому проекту рентабельность. А десять — двадцать других книг — не выйдут.

Они не выйдут никогда, дорогие мои. Поэтому «Литературка» и «не пишет про хорошее», как вы просите в письмах. Всё это хорошее покоится в издательских портфелях с размашистым фломастерным росчерком «Не пошло». Ударение на последний слог.

О чём эта книга? Мне её рекомендовал человек, очень авторитетный в литературном мире. По количеству «литературного вкуса» и по влиятельности на писателей и издателей превосходящий всех литературных критиков, вместе взятых. Рекомендовал, закатывая глаза (без обид), как делают, когда едят что-то чрезвычайно вкусное. Настолько вкусное, что нет сил выносить. Я из рекомендации этой сделал вывод, что мне не понравится (не люблю «хорошей литературы»), и стал читать настороженно. Итак, о чём эта книга? Идиотский вопрос. Но вот вам говорят: «Я поймал рыбу», — вы спрашиваете: «Какую?» — а вам говорят: «Хорошую». Да понятно, что хорошую, раз поймал! Но бывает же хороший ёрш, хорошая плотва, хорошая щука, хорошая рыба-бородавчатка… Какую?

А книга о том, как труден и странен мир, перестающий быть для тебя своим. Это хорошо для литературы, потому что художественный эффект возникает из «остранения», а чужое-то как раз легче всего увидеть и показать странным. Привычные миры привычны одинаково, а каждый непривычный непривычен по-своему. С лица необщим выраженьем, для литературы весьма годится.

Может быть, написанные давно и о давнем рассказы Юрия Милославского — это реакция на «советский миф», на мир чёрно-белого кино, где всё было слишком понятно, привычно и ду-хоподъёмно. Нет, не «чернуха» в пику «лакировке действительности», совсем нет. И то была не лакировка, и это не очернительство. Просто когда раз понятно, другой понятно, третий понятно, — мир делается по щиколотку, и жить в нём становится нестерпимо, аж охота завыть.