Тихон (Шевкунов) - Несвятые святые и другие рассказы

Отец Владимир был настолько сражен этим явлением, и особенно строгостью своей матушки, что сразу пришел в себя, и русский недуг мгновенно оставил его.

Пить-то он бросил. Но надо было еще и как-то жить дальше. Дети к тому времени уже выросли. О втором браке не могло быть, естественно, и речи. Церковными канонами второй брак духовенству запрещен. Если священник-вдовец вступает в новый союз, он навсегда лишается права служения. Но и помимо этого отец Владимир был так привязан к своей покойнице-матушке, что та часть его сердца, которая ведала земной любовью, была занята Марией Васильевной во веки веков. Отец Владимир стал усердно молиться. И Господь ответил на его чаяния.

После кончины духовника отца Владимира, архиепископа Иоанна (Максимовича) его новым духовным руководителем стал лондонский митрополит Антоний Сурожский, старый друг семьи Родзянко. Он-то и сообщил отцу Владимиру, что иерархи Американской Православной Церкви аккуратно, но настойчиво хлопочут о том, чтобы постараться как-нибудь убедить вдовца-протоиерея Владимира Родзянко постричься в монахи, а после этого, за послушание, сделать его архиереем и направить в Соединенные Штаты — епископом в стольный град Вашингтон!

Отец Владимир прекрасно знал, что истинное архиерейское служение связано не с почетом и сановитостью, а со множеством ежедневных, никогда не прекращающихся забот, с полной невозможностью принадлежать самому себе и с громадным, непостижимым для мирских людей грузом ответственности. А в русской эмиграции судьба епископа — это еще и бедность, часто доходящая до прямой нищеты. Да и возраст у претендента на архиерейство к тому времени был уже солидный — ему шел шестьдесят шестой год, из которых сорок лет он прослужил священником.

Но отец Владимир воспринял предложение о монашестве и епископстве как волю Божию и ответ на свои молитвы. Он согласился. Иерархи в Америке и Англии тут же ударили по рукам — и участь отца Владимира была решена.

Но перед самым монашеским постригом будущий инок вдруг задал своему духовнику, митрополиту Антонию Сурожскому, неожиданный и простосердечный вопрос:

— Вот сейчас я приму от тебя, Владыка, постриг. Дам Господу Богу и святой Его Церкви великие монашеские обеты. Что касается обета целомудрия — здесь для меня все понятно. С обетом нестяжания — также все ясно. С обетом, касающимся молитвы, — тоже. А вот с обетом послушания — я ничего понять не могу!

— Как же так? — удивился митрополит Антоний.

— А вот как, — рассудительно пояснил отец Владимир. — Ведь меня сразу сделают не просто монахом, а епископом. Значит, я сам, по должности, буду распоряжаться и руководить. Кого же мне тогда слушаться? У кого прикажешь быть в послушании?

Митрополит задумался. А потом сказал:

— А ты будь в послушании у всякого человека, который встретится на твоем жизненном пути. Если только его просьба будет тебе по силам и не войдет в противоречие с Евангелием.

Отцу Владимиру такая заповедь очень пришлась по душе. Хотя впоследствии тем, кто был рядом с Владыкой, приходилось совсем несладко от его всегдашней готовности к решительному и бесповоротному исполнению этого монашеского обета. В частности, я имею в виду себя. Это Владыкино святое послушание не раз оборачивалось для меня сущей каторгой!

Скажем, идем мы с ним по Москве. Дождливый, прескверный день. Мы куда-то спешим. И вдруг Владыку останавливает бабулька с авоськой.

— Ба-атюшка!.. — дребезжит она своим старческим голосом, не зная, конечно, что перед ней никакой не батюшка, а целый епископ, да еще из Америки. — Батюшка, хоть ты мне помоги — освяти комнату! Я уж третий год нашего отца Ивана прошу, а он все нейдет. Может, смилостивишься, освятишь, а?

Я не успеваю и рта раскрыть, как Владыка изъявляет самую горячую готовность исполнить просьбу, как будто всю жизнь он только и ждал возможности освятить бабкину комнату.

— Владыка!.. — обреченно говорю я. — Вы ведь даже не знаете, где эта комната! Бабуля, куда ехать-то?

— Да недалёко — в Орехово‑Борисово! От метро минут сорок на автобусе!.. Недалёко! — радостно сообщает бабка.

И Владыка, оставив наши важные дела (противоречить ему в таких случаях было бесполезно), направляется для начала на другой конец Москвы, в храм к знакомому священнику, за всем необходимым для чина освящения. (Естественно, я тащусь за ним.) А старушка (и откуда у нее силы-то взялись!), еще не веря самой себе от радости, семенит за нами и без умолку рассказывает Владыке о детях и внуках, которые уже давно ее не навещают.