Эдуард Тополь - Любовь, пираты и... (сборник)

И вдруг девушки объявляют, что завтра уезжают в Берлин. А потому приглашают нас в ресторан «Метрополь» на банкет их туристической группы.

Вечером я в военной форме и Всеволод в гражданском пришли в фойе «Метрополя». Всей компанией были готовы двинуться в зал к столику, но товарищ мой внезапно исчезает. Сорок минут ждем, семейная пара, потеряв терпение, уходит. Тут мой друг возвращается и приватно сообщает мне, что мы обязаны откланяться под любым предлогом, это приказ органов. По дороге объясняет: его из-за ширмы утянули два дюжих молодца и отвели в кабинет, где состоялась короткая беседа. Мол, связались вы не с теми, с кем имеете право. Хорошо, если немки окажутся из ГДР, – останетесь на службе. А если из ФРГ – вылетите из офицеров. И до двенадцати часов следующего дня заперли нас в гостиничном номере, приказали ждать.

Немки оказались учительницами из ГДР. Нас отпустили. Зная, что их поезд отходит в 16.00 с Белорусского вокзала, мы купили сувениры и помчались на вокзал. Прощались, конечно, навсегда. И разумеется, не могли объяснить настоящую причину своего поспешного бегства из «Метрополя». Представьте себе, что это такое для морского офицера с понятием чести в духе «Честь имею» В. Пикуля! Я каждой клеточкой чувствовал, как глубоко обижены девушки. Ведь я хорошо знал немцев по Казахстану – удивительно точные и вежливые люди.

Мы понимали, что видим их в последний раз, а они этого не понимали, щебетали, дарили нам свои фото с адресами, просили звонить, писать и приглашали в гости. Тронулся поезд «Москва – Берлин», слезы, спазм в горле, красные сигнальные огни последнего вагона, навсегда уходящего в черную дыру Вселенной!

Прошли годы, рухнул «железный занавес», стало возможно общение с цивилизованным миром. Я попробовал разыскать Эдит по адресу, написанному на обороте ее фото. Но отправленное в Берлин письмо вернулось обратно за отсутствием адресата. Моего товарища уже пятнадцать лет как нет в живых, я иногда езжу в Москву к нему на могилу. И хотя с момента той далекой встречи прошло 50 лет, я до сих пор не потерял надежду от своего и покойного друга имени попросить прощения у Эдит и Хильды за допущенную – не по нашей вине – бестактность. Вот уже больше десяти лет я пишу на программу «Жди меня», на радиостанцию «Немецкая волна», в «АиФ» и в другие русские и немецкие газеты. Прошу найти мою Эдит Ольшевски, мой «солнечный зайчик» из Леты. И нигде не могу ее найти!

Помогите! А вдруг случится чудо, и я еще смогу увидеть ее?!

Анатолий Красногорский, Калиновичи, Белоруссия»

Ну вот… Такое письмо…

Надеюсь, теперь вы знаете, что такое obsession…

Так почему бы нам не ввести это слово в русский язык? Если музыканты ввели слово «сэшн», то я ввожу «обсэшн». Хотя, честно говоря, в написании кириллицей оно мне нравится куда меньше, чем obsession.

Хотел на этом закончить, но будет нечестно не рассказать тут и о своих собственных obsessions.

Ну, первая – лирическая – обсэшн стала сюжетом моего романа «Московский полет», пересказывать его здесь будет слишком долго.

А про вторую я лишь упомянул в предыдущей главе. Цитирую: «Когда госпожа История и лично товарищ Брежнев открыли в „железном занавесе“ крохотную калитку еврейской эмиграции, мне показалось, что именно я должен и могу написать об этом историческом процессе. И я, бросив карьеру успешного советского драматурга и журналиста и оставив страстно любимых мной русских женщин, нырнул в этот эмиграционный поток…»

На самом деле все было гораздо сложнее и глубже.

Еврейская эмиграция из СССР началась в 1971 году почти сразу после знаменитого «дела Кузнецова», который вместе с группой соратников попытался в аэропорту «Пулково» захватить самолет и улететь на Запад. Всю группу арестовали, Кузнецову дали 25 лет, остальным тоже выдали «на полную катушку». Но буквально через несколько месяцев 30 евреев, в том числе зять Леонида Утесова, писатель и сценарист Эфраим Севела, а также журналист Давид Маркиш, сын расстрелянного Сталиным писателя Переца Маркиша, устроили сидячую забастовку в приемной Президиума Верховного Совета – требовали выпустить их из СССР.

И их выпустили!

Я встретил Маркиша на Главтелеграфе за несколько дней до его отъезда, он-то и сообщил мне об этой акции и полученном ими разрешении на выезд. Дэзик – так мы звали его в «Литгазете» – был известен своими поисками «снежного человека», за которым он гонялся по Тянь-Шаню и Памиру, фотографировал его следы на снегу и какие-то его силуэты в тумане. Теперь на этого чуть ли не первого легального еврейского эмигранта я тоже смотрел как на «снежного человека» и не мог себе представить, как это можно уехать из СССР в неведомый Израиль, тем паче – журналисту, привязанному – нет, прикованному пожизненно! – к русскому языку.