Алексей Никитин - Маджонг

— Ну-ка, Семен, подробно, в деталях и с самого начала. Слушаю тебя.

— Три дня назад на меня вышел человек и предложил рукопись.

— Семен, — перебил его Чаблов, — давай проясним один момент. Ты уже работаешь на меня. Независимо от того, куплю я рукопись или нет, ты получишь деньги. Поэтому давай мне всю информацию. Что за человек?

— Енот Семенов, писатель.

— Енот Се. — записывая, повторил Чаблов. — Какой еще енот?

— А, черт. Енот — это кличка. Так его на Петровке зовут. А имя. Я не помню, Петро Тодосьвич. Имя вылетело. Вспомню — скажу.

— Хорошо. Значит, Енот Семенов.

— Да. Предложил рукопись и дал мне копии.

— Копии у тебя? — снова перебил его Чаблов.

— Да. Копии есть.

— Хорошо. Это хорошо. Я сейчас отправлю к тебе машину. Передашь водителю. Дальше.

— У Семенова было несколько копий. Одна из них попала к Рудокоповой. Есть такая.

— Да знаю! — взревел Чаблов. — Знаю, что есть такая. И что дальше?..

— Дальше непонятно. Вчера Семенов ехал на встречу к Рудокоповой, и на Петровке у него пропала рукопись. История темная, но Семенов подозревает Бидона, покойного владельца павильона. Странный был субъект. Одним словом, через час после пропажи бумаг Семенов привез к Бидону на разборки Рудокопову с ее бандитами. Они перекрыли вход в павильон, перевернули там все. Покупателей вышвыривали на улицу, как кошек из кладовки. Рудокопова лично допрашивала Бидона, но бумаги не нашла. Говорят, такое творила. Соседние точки тоже вывернула наизнанку. Ее головорезы избили Бидона и одного случайного посетителя. А потом, чтобы убрать следы, сожгли павильон. Два трупа.

— Да ты что, — охнул Чаблов. — А бумаги?

— Пропали! Сгорели наверное. Семенову Рудокопова пообещала вернуть деньги, но он теперь даже звонить ей боится.

— Да это какое-то. — не находил слов пораженный Чаблов. — Такого у нас уже пятнадцать лет не было.

— Как на войне, Петро Тодосьевич!

— Нет, не «как на войне», Семен! Нам не оставили вариантов. С людьми, жгущими Гоголя посреди Киева, мы договариваться не можем и не будем. Это война, Семен, что тут не понятно?! Это война!

И все же он не ожидал, что ночная авария, на этот раз увиденная лишь со стороны, так больно рванет его по сердцу. Все ведь было проделано быстро и аккуратно: был деловит рыжий таксист Коля, понятливы водители случайных попуток и покладист Регаме. Регаме! Тот-то в чем виноват?.. Отправив Регаме в Барнаул, о нем забыли, его исключили из расчетов! А он ведь, уже на подъезде к таможне, начал приходить в себя. Адреналин, вброшенный в момент аварии хромаффинными клетками надпочечников, прошелся по аденорецепторам, поиграл на сосудах, но до рефлекторной брадикардии дело доводить не стал. Сконцентрировав внимание на деталях, он приглушил чувство вины. На время. И это время истекло, когда таможенник вернул Регаме паспорт. Черная тоска обрушилась на Регаме внезапно и с такой силой, что, возвращаясь к машине, он оступился на ровном месте и едва устоял на ногах. И после, всю дорогу до Барнаула, под дождем, и потом, когда дождь закончился, и дальше в самолете, он все мучился, вспоминал разговор с таксистом Колей, не мог понять, как дал уговорить себя уехать, как вообще мог оставить Женю одного.

Кара Гэргэн физически ощущал страдания Регаме и видел, что виноват в этом больше других. Теперь он обязан был исправить ситуацию. Кара Гэргэн еще не решил, что именно он предпримет, но точно знал, что сделает все, что сможет. Да и, кроме того, не все из увиденного ночью он понял. Ему нужно было поговорить с Кай Данхом.

Однако утром старика он дома не застал. Его место за столом пустовало, а на диване, обложившись плюшевыми медведями, сидела девушка с большим ноутбуком на коленях.

— Привет! — она посмотрела на Кара Гэргэна поверх поднятой крышки ноутбука легким, скользящим взглядом. Разрез глаз у нее был узкий, восточный, но сами глаза — серые, славянские.

— Привет! Ты Таня, дочь Кай Данха. И это ты собрала весь этот медвежатник, — догадался Кара Гэргэн.

— А ты зато полночи выл песни советских композиторов. Под папин бубен.

— Правда? — растерялся Кара Гэргэн. — Я не помню. Начал с «Черного ворона», а дальше как-то смутно.

— Мы папе давно запретили дома камлать — он иногда такие рулады закатывает, что у волков в нашем лесу резко понижается самооценка, и они целыми стаями впадают в депрессию.

— Волки? — переспросил Кара Гэргэн. Она над ним смеялась.