Генри Лоусон - Рассказы • Девяностые годы

Олф вытащил из кармана пачку писем; Лора описывала фруктовые деревья в цвету и лужайки, покрытые такой свежей зеленой травкой, что ее хочется съесть. Лора пьет очень много молока и ест апельсины, когда только ей вздумается. Занята она тем, что целыми днями шьет распашонки и вяжет из шерсти крошечные чепчики и башмачки. Иногда ходит к реке погулять и нарвать цветов. Какое это упоительное зрелище — так много воды! И река светлая, серебристая и так мирно течет меж зеленых пастбищ. А какой здесь воздух — свежий-свежий! Он вливает в тебя силы, и кажется, что молодеешь с каждым днем… — словом, Лора чувствует себя как нельзя лучше. «Если бы только ты был со мной, милый, как бы мы были счастливы…»

Олф Брайрли вздохнул и спрятал письма в карман.

— Такая обида, что я не могу поехать к Лоре сейчас, когда я ей особенно нужен! Но ничего не поделаешь, приходится торчать здесь. Нужно сколотить деньжат для нее и для малыша.

— Ну, ну, не вешай нос, Олф, — сказал Динни. — Мы с тобой все это наладим. Ты будешь работать на руднике, а я пойду на разведку, чтобы, кроме твоего жалованья, было немножко денег на всякий случай.

Когда они ушли, Салли откинулась на спинку кресла и долго смотрела в огромную, бездонную чашу неба. Розовое пламя заката гасло за темнеющими деревьями. Последние лучи догорали на пыльных, обветшалых палатках, на грудах отвала и стрелах копров, торчащих на склоне горного кряжа.

Но для Салли багряный отблеск заката и золотое мерцание звезд в лиловато-зеленом вечернем небе говорили только об одном: завтра опять будет знойный день, палящее солнце и свыше ста градусов в тени. А тени так мало! Только редкое черное кружево, которое отбрасывают на землю худосочные деревья, да еще пятна тени под навесом. Издали до Салли доносились пьяные голоса, крики игроков в ту-ап; с дороги долетела чья-то песня.

Салли охватило какое-то странное волнение: она испытывала и страх и щемящую радость. Неужели это правда — то, на что намекал Динни? Какой срам, что ей ничего в голову не приходило, пока Динни не навел ее на эту мысль.

Салли поднялась и сверху вниз оглядела себя. Она увидела, как туго облегает ее засаленное, насквозь пропыленное голубое платье. До сих пор она думала, что фигура у нее расплылась оттого, что она перестала носить корсет. Такое облегчение — ходить без корсета в эту жару! И кроме того, корсет — это драгоценность, его нужно беречь для особо торжественных случаев. О других признаках приближающегося материнства Салли знала до смешного мало и была очень обескуражена, обнаружив свое невежество.

— Калгурла!

Туземка сидела на корточках у очага и, не шевелясь, смотрела в темноту. Она подняла голову, когда Салли подошла к ней.

— У меня будет ребенок? Да? Скажи! — спросила Салли.

— Э-хем, — спокойно ответила Калгурла и опять погрузилась в угрюмую задумчивость.

Салли вернулась к своему креслу. Радость душила ее. Случилось то, о чем она мечтала с первого дня замужества, чего так долго и тщетно ждала. Моррис не хотел иметь детей. Он считал, что Салли не должна рожать, пока они не разбогатеют. А теперь у нее все-таки будет ребенок, скоро она станет матерью. Как примет Моррис это известие? Едва ли он так обрадуется, как она. Но потом привыкнет и будет рад. Как может быть иначе?

В конце концов он не может винить ее в том, что произошло. Он сам виноват не меньше. Как забыть первую ночь в Хэннане и много других ночей, когда Моррис грубо подчинял ее своей страсти и его объятия были так непохожи на нежную любовную ласку, которой он дарил ее в первые годы их совместной жизни. Улыбаясь и замирая от восторга, Салли прислушивалась к происходящему внутри нее чуду, и ей казалось невероятным, чтобы Моррис мог не разделить ее радости. Забавно представить себе Морриса в роли отца. Он, наверно, будет страшно важничать и сразу преисполнится чувством собственности — как Бардок, когда Маритана родила ребенка.

Когда Моррис узнает, что она беременна, он, конечно, постарается отправить ее на юг, чтобы ребенок родился в «гигиенической обстановке», как выражается Олф Брайли. На прииске свирепствует тиф, а врачи пьянствуют с утра до ночи, и толку от них мало. У нее, наверно, тоже был тиф — все говорят, что она выжила просто чудом.

Не удивительно, что эпидемия усиливается в Хэннане. Только при гостиницах есть отхожие места — во дворах. Кустарники вокруг участков загажены, и мухи плодятся там в неимоверном количестве. Они разносят заразу повсюду. А ветер подымает тучи пыли, она попадает в пищу и воду. В жаркие, душные ночи, вроде сегодняшней, над кустами всегда поднимается такое зловоние, что просто дышать нечем. Даже сухой пряный аромат акации, которую жгут на кострах, не может заглушить его.