Генри Лоусон - Рассказы • Девяностые годы

— А? — спросил Островок.

— Это я… ну, ну… так, ничего, — очнувшись, ответил Боб.

— Что там торчит у отца в кармане куртки, Островок, не газета ли?

— Да, — сказал мальчик, вытаскивая газету.

Боб взял ее и с минуту внимательно в нее всматривался.

— Тут что-то написано о новых золотых приисках, — сказал Боб, тыча пальцем в рекламу портного. — Ты бы… ну… прочитал мне, Островок, а то я ничего не вижу, нынче печатают таким мелким шрифтом.

— Нет, это не то, — сказал мальчик, взяв газету, — это…

— Островок!

— Подожди, Боб, отец зовет.

Мальчик подбежал к шахте, уперся ладонями и лбом в барабан ворота и нагнулся, чтобы расслышать слова отца.

Неожиданно предательский барабан повернулся, маленькое тело раза два ударилось о стенки шахты и упало к ногам Мэсона, где осталось лежать неподвижно.

— Мэсон!

— Что?

— Положи его в бадью и привяжи своим поясом к веревке!

Прошло несколько секунд, потом:

— Тащи, Боб!

Дрожащие руки Боба с трудом сжимали рукоятку, но все-таки он кое-как крутил ворот.

Вот показалось тело мальчика, неподвижное, покрытое жидкой глиной. Мэсон поднимался по ступенькам в стене шурфа.

Боб осторожно отвязал мальчика и положил его на траву под деревцами. Потом он стер глину и кровь со лба ребенка и плеснул на него грязной водой.

Вскоре у Островка вырвался вздох, и он открыл глаза.

— Ты сильно… ну… расшибся, Островок? — спросил Боб.

— Спи… спина сломана, Боб!

— Дело не так плохо, дружище.

— Где отец?

— Поднимается.

Молчание, а потом:

— Отец, отец! Скорей, отец!

Мэсон выбрался на поверхность, подошел и опустился на колени по другую сторону мальчика.

— Я… я… сбегаю… ну… за бренди, — предложил Боб.

— Не стоит, Боб, — сказал Островок. — У меня все переломано.

— Тебе не лучше, сынок?

— Нет… я… сейчас… умру, Боб!

— Не надо так говорить, Островок, — простонал Боб.

Короткое молчание, потом мальчик внезапно скорчился от боли. Но это скоро прошло. Он лежал неподвижно, потом спокойно сказал:

— Прощай, Боб!

Боб тщетно пытался заговорить.

— Островок! — сказал он.

Мальчик повернулся и простер руки к безмолвной фигуре с каменным лицом.

— Отец… отец… я умираю!

Прерывистый стон вырвался у Мэсона. Потом все стихло.

Боб снял шапку, чтобы вытереть лоб, и было какое-то необъяснимое сходство между его обезображенным лицом и окаменевшим лицом Мэсона.

С минуту они смотрели друг на друга, разделенные телом мальчика, потом Боб тихо сказал:

— Он так и не узнал.

— Не все ли равно? — прошептал Мэсон и, подняв мертвого ребенка, пошел к хижине.

На следующий день перед хижиной Мэсона собралась печальная группка людей. Жена Мартина провела здесь утро, приводя дом в порядок, и сделала все, что было в ее силах. Одна из женщин разорвала для савана единственную белую рубашку своего мужа, и благодаря их стараниям мальчик лежал чистенький и даже красивый в жалкой, маленькой хижине.

Один за другим старатели снимали шапки и, согнувшись, входили в низкую дверь. Мэсон молча сидел в ногах койки, подперев голову рукой, и странным рассеянным взглядом следил за входящими.

Боб обшарил весь лагерь в поисках досок для гроба.

— Это последнее, что я еще могу… ну… сделать для него, — сказал он.

Наконец, отчаявшись, он обратился к миссис Мартин. Она повела его в столовую и указала на большой сосновый стол, которым очень гордилась.

— Разломай этот стол на доски, — сказала она.

Убрав лежащие на нем вещи, Боб перевернул его и начал отбивать верхние доски.

Когда он смастерил гроб, жена одного из старателей сказала, что у него слишком убогий вид. Она распорола свою черную юбку и заставила Боба обить гроб материей.

В лагере не было никаких перевозочных средств, кроме старой подводы Мартина, и вот около двух часов дня Пэт Мартин привязал свою старую лошадь Дублина к оглоблям обрывками сбруи и веревками, взял его за повод и потащил к хижине Мэсона.

Вынесли маленький гроб, а рядом с ним поставили на подводу два ящика, предназначенные служить сиденьем для миссис Мартин и миссис Гримшоу, которые и водрузились на них в унылом молчании.

Пэт Мартин полез было за трубкой, но опомнился и поставил ногу на оглоблю. Мэсон повесил замок на дверь хижины.

Несколько ударов по костлявому хребту вывели Дублина из дремоты. Качнувшись сначала вправо, потом влево, он тронулся в путь, и вскоре маленькая погребальная процессия скрылась на дороге, которая спускалась к «городу» и кладбищу.