Анри Труайя - Палитра сатаны - рассказы

— По существу, — говорила я Анри-Клеману, — если глупцы показывают пальцем на твоего отца, они это делают потому, что он в одиночку принимает на себя эту ужасную, но необходимую работу. Если б он был не один, если б палачей было столько же, сколько гробовщиков и распорядителей похорон, нас бы никто не беспокоил…

Говоря так, я пыталась и сама себя утешить в том, что смерть — наш единственный способ зарабатывать на кусок хлеба. На самом деле меня неотступно преследовали эти бесконечные картины — падающий нож, отрубленные головы. Я вскормлена на трупах. От этого я чувствую в своих жилах леденящий холод. Порой мне требуется огромное усилие, чтобы сохранять улыбку на устах и высоко держать голову, в то время как жертвы моего мужа пытаются увлечь меня вслед за собой в ту страну, откуда не возвращаются.

Признаюсь, после этого разговора с сыном, разговора, который ничего не уладил, а меня привел в страшное смятение, я очень обрадовалась возвращению мужа. Он привел с собой аббата Марселена, нового кюре церкви Сен-Лоран. Этот священник, с которым я была не знакома, удивил меня своей молодостью, богатырской фигурой и выражением лица, в котором властность сочеталась с сердечностью. При виде его Анри-Клеман, которого мои рассуждения не только не урезонили, но настроили еще более непримиримо, закричал:

— Мне все известно, отец мой! Чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы повиновались своим родителям. Они лучше вашего знают, что вам пристало…

— Я отказываюсь убивать, я хочу писать…

— Одно другому не мешает. Посмотрите на своего отца. Он не дает музе покоя…

— Когда гильотина оставляет ему время для этого!

— Она вам предоставит сколько угодно досуга, ведь его величество император в своей великой мудрости, по сути, упразднил смертную казнь!

Упрямый, взбешенный, Анри-Клеман внимал утешительным наставлениям аббата, стиснув зубы, — ни слова согласия или протеста. Устав распинаться перед глухим, священник сказал мне:

— Он еще не готов… Подождем, пока время сделает свое дело. Вот увидите, все в конце концов наладится, рано или поздно…

И в самом деле, когда аббат Марселей удалился, мне показалось, что упорство сына наперекор ожиданиям все же поколеблено. Вечером он стал расспрашивать мужа о преимуществах и неудобствах, сопряженных с вынужденным бездействием, которое наступило после стольких лет непрерывной занятости. Он даже проявил интерес к вопросу о том, как воздвигают эшафот. Во всяком случае, я находила его поведение отменно благоразумным. Стало быть, мы выиграли партию? Воздержавшись от того, чтобы преждевременно праздновать победу, мы приняли решение оградить Анри-Клемана от разлагающего влияния его товарищей: забрать мальчика из пансионата «Мишель» и уехать с ним за город, где он сможет продолжать свои занятия под руководством местного учителя.

Этот новый приезд в Брюнуа обернулся для меня целительной передышкой, а для мужа — приобщением к садоводству, которым он увлекся не на шутку; что до Анри-Клемана и других наших детей, они получили повод предаться самым разнообразным развлечениям, деля свое время между чтением, прогулками и занятиями, причем, сказать по правде, делилось оно отнюдь не поровну под надзором старичка преподавателя, убеленного сединами и шепелявого, который был озабочен разведением пчел в ульях, изготовленных по его собственным чертежам, куда больше, чем обучением детворы; его милая учтивость скрывала полнейшее безразличие ко всему, что он тщился им преподать. В этой сельской обстановке, с таким нерадивым, философически настроенным пчеловодом в роли наставника Анри-Клеман, старший в этой маленькой группе, казалось, словно по волшебству, и думать забыл о недавно пережитом кошмаре. Я молча радовалась этому, но в июне 1807 года мужа вдруг срочно вызвали в Париж для совершения казни некоего Реймона и девицы Лимузен, убийц мсье Дюплесси.

При этом известии лицо мужа просияло. Ему даже губу пришлось прикусить, чтобы не улыбаться. Он, без сомнения, говорил себе: «Дела опять начинаются!» Но чувство приличия побудило его сдержать в нашем присутствии этот взрыв жестокого ликования. Впрочем, не стану скрывать, я и сама была счастлива за него, что он вновь получил работу. В то время как я поздравляла его с этим мысленно, коль скоро произнести такое вслух было бы непристойно, он повернулся к старшему сыну и, пряча глаза, обронил:

— В сущности, мне было бы приятно, если б ты, несмотря на свое отвращение, в один из этих дней пришел ко мне на эшафот, чтобы увидеть меня за делом!