Анри Труайя - Палитра сатаны - рассказы

— Ну что, Мартен, жизнь идет?

Он ответил так громко, что всякий мог услышать:

— Лучше, чем всегда! На днях я отправляюсь в небольшое путешествие…

— Куда же?

Мартен выдержал долгую паузу — специально, чтобы ответ прозвучал поэффектнее. Посетители бистро смотрели на него во все глаза. Он же допил свой стаканчик, прищелкнул языком и ответил со спокойным достоинством:

— Сына повидаю. Он пригласил меня к себе!

Восточная улица была так же безлика, как ее название. На фоне вереницы зашмыганных, бесцветных фасадов новое здание, где поселились Люсьен и Мирей, кричаще выделялось агрессивно модернистским стилем. Восемь этажей, стекла больше, чем камня. Множество окон, бликующих на солнце. Громадная прозрачная дверь при входе автоматически вдвигается в стену. Быстрый, как молния, лифт. Четыре квартиры на площадке, а комнатки внутри такие узкие, что три человека насилу могут там разойтись, и перегородки так тонки, что через них слышно все. Обитатели дома с первого этажа до чердака звоном кастрюль оповещали друг друга о своей готовности принять пищу, общим достоянием становились рев младенцев, семейные ссоры, музыкальные пристрастия каждого и шум воды, хлещущей из чьего-нибудь крана или из бачка в сортире. Как специалист, Мартен тотчас сообразил, что помпезное сооружение строилось по дешевке: бетонные панели, листы сухой штукатурки, столярка фабричной выделки и плексиглас вместо стекла пихались, куда только можно. Но сыну ничего не сказал, чтобы не обидеть.

Прихорашивала квартиру предыдущая съемщица. Все выдержано в светлых тонах, преобладают пастельно-голубой и креветочно-розовый. Впрочем, Мирей привезла кое-какую мебель из дома в Менар-лё-О. У Мартена больно сжималось сердце, когда среди царившей здесь бонбоньерочной элегантности он примечал знакомый комод, кресло или большую фарфоровую вазу, принадлежавшую Альберу. Эти предметы, словно свидетели обвинения, укоризненно выделялись на общем фоне, как если бы они, став добычей вора, попали на склад растяпы-торговца краденым. Теперь они беззвучно бубнили что-то о покойном, который их любил и холил. Но куда подевались остальные вещи? Когда Мартен спросил, что сталось с книгами, Мирей, глазом не моргнув, ответила: «Я продала их одному букинисту в Фонтенбло». От этого циничного признания Мартен онемел. После человека настала очередь книг. Все чисто. На пустом месте начинается новая жизнь. Чтобы выздороветь, надо забыть. Мирей улыбалась, то ли не понимая, что сделала, то ли, напротив, празднуя победу. Мартену почудилось, что расточили его собственную библиотеку. Поверженный, униженный, он пытался постичь, что творится в душе этих столь отличных от него существ. Излишней щепетильностью они не страдают, это ясно. Для них все не в счет, кроме сиюминутного легкодоступного наслаждения. Несмотря на разницу в возрасте, эти двое созданы друг для друга: он — похотливый козел, она — течная коза. Мартен предчувствовал что-то подобное еще в начале их менарской интрижки, а теперь окончательно уверился. Сама жизнь, грубая и безжалостная, оправдывает их наперекор и справедливости, и морали, думал он. Впрочем, по отношению лично к нему — он не мог этого не признать — они были сама обходительность. Поставили для него кровать в комнате, смежной с их спальней. Ночью он слышал, как они переговариваются, смеются и занимаются любовью. Отзвуки их сладкого лепета и прерывистого сопения в пароксизмах страсти подолгу преследовали его даже во сне.

Люсьен уходил в свой гараж рано поутру и возвращался только вечером. Он брал с собой какую-то еду, чтобы перекусить на работе. Мартен на весь день оставался в квартире наедине с Мирей. Она сначала долго нежилась в кровати, потом плескалась в душе и появлялась на глаза лишь к полудню, но уже накрашенная и цветущая, в кружевном дезабилье, весьма соблазнительной прозрачности. Когда Мартен после нее пробирался в ванную, там в теплом и влажном воздухе еще стоял густой терпкий запах ее духов, которыми она кропила себя, не жалея. На стуле обычно валялись трусики с кружевными оборками, такие легкие, что дунешь — улетят, на кране радиатора болтался лифчик с парой хорошеньких близнецов-чашечек, а рядом паутинка чулка, еще хранящая воспоминание о волнующих очертаниях ноги. Тут и там сотни мелочей напоминали о пикантном интиме, пропитавшем самый воздух жилья. У Мирей не было даже малейшего представления о порядке. О целомудрии, видимо, тоже. Ее безалаберность, по всей вероятности восхищавшая Люсьена, бесила его родителя, для которого главное предназначение женщины состояло в том, чтобы подбирать и возвращать, куда положено, все, что в доме не на месте. Мирей прислуживала маленькая португалочка, смуглая и морщинистая, словно сушеная груша; она приходила на два часа в день, чтобы убрать кровати, пройтись всюду с пылесосом и перемыть вчерашнюю посуду. Все это время Мирей слушала радио или листала журнальчики с картинками.