Анри Труайя - Палитра сатаны - рассказы

Он открыл дверцу шкафа и достал обрывок письма с потрепанными краями.

— Автограф Евгения де Богарне. Она откопала его у букиниста-антиквара в Фонтенбло. Специально ездила туда тайком от меня! Мило, не правда ли?

Мартен вспомнил, что Люсьен несколько дней назад воспользовался его машиной, чтобы, как он выразился, «скатать по делам». Небось отправился в Фонтенбло с Мирей. И подарок они выбирали вместе. Мартен представил, как эта парочка обсуждает перед продавцом, что будет всего приятнее получить человеку, которого оба без зазрения совести обманывают. Явно комическая ситуация принимала в его глазах очертания скорее жалкие, нежели возмутительные. Хотелось крикнуть Альберу: «Да швырни ты эту бумаженцию в камин! Она пачкает руки, которые ее теребят! Жена тебя ни в грош не ставит!» И одновременно громадная, переполняющая душу жалость к другу принуждала его помалкивать.

— Забавнее всего, — продолжил Альбер, — что письмо Евгения де Богарне датируется декабрем тысяча восемьсот шестого и подписано «Евгений Наполеон»: дело происходит в тот самый год, когда император усыновил отпрыска Жозефины… Одним словом, доблестный Евгений увековечивал свой новый патроним.

— Да-да, все это очень интересно! — закивал Мартен.

— Думаю, выбирая подарок, она советовалась с продавцом. В любом случае это восхитительно. Великолепное приобретение! Пожалуй, оно подвигнет меня к дальнейшему собирательству.

Глядя на физиономию приятеля, излучавшую притворный восторг, Мартен волей-неволей пришел к заключению, что тот вовсе не обманывается, но, опасаясь потерять Мирей, если станет костерить ее за достойную сучки повадливость, готов, напротив, вынести любой афронт. Он убаюкивает себя надеждами, что жена, тронутая его уступчивостью, вернется к нему, когда это приключение ей поднадоест, притом вернется, исполненная благодарной нежности и ласки. Малейший спор, любая попытка договорить недосказанное грозят уничтожить саму возможность подобного латания дыр. Должно быть, он твердит себе: «Уж лучше неверная жена, чем никакой». Как же он любит ее! Поклоняется этой бабенке с истовостью поистине религиозной… сказать точнее, предан, как пес. Неужто в ней таятся неведомые прелести, позволяющие обвораживать таких разных людей, как Альбер Дютийоль и Люсьен? На взгляд Мартена, она была всего лишь маленькой, почти некрасивой женщиной, нервно хохочущей, кокетливо цеплючей, с копной взбитых каштановых волос и очень красными губами, обнажавшими шеренгу крепких зубов. Он спросил себя, какова была бы его собственная реакция, узнай он, что Аделина изменяет ему, как Мирей Альберу. Сперва подобная гипотеза показалась ему кощунственной. Но мало-помалу он дал волю таким залихватским предположениям, аж голова кругом пошла. Ничья жена не может быть выше подозрений, когда речь идет об адюльтере. За спиною каждой прячется черт с острым шилом. «Что бы я сказал на его месте, что бы сделал?» Мысли вертелись в пустоте. Но вдруг он с грустным удивлением понял, что и сам, опасаясь разрыва, стал бы изображать неведенье, молча сносить все постыдные обиды и ждать, что рано или поздно гроза унесется прочь. Избегать сцен, не ломать стулья, доверять времени, которое лечит… Как только эта мысль окрепла в его мозгу, Альбер стал ему еще дороже. Рассеянно слушая и не слыша ученые комментарии по поводу славной карьеры Евгения де Богарне, он думал, как же повезло его собеседнику: ведь все, прочитанное в книгах, может послужить ему утешением, отвлечь от нынешних напастей. Выходит, для таких избранников судьбы образование не только инструмент в их работе. Оно может сгодиться и как убежище от превратностей реальной жизни. А вот он, Мартен, не из той породы. Собственная умственная бедность угнетала. Что с того, если порой он совал нос в книжицы, заботливо подсунутые его мудрым другом? Никогда (он знал это!), никогда ему не сравняться в учености с Альбером Дютийолем.

Тем временем Альбер Дютийоль положил письмо назад в ящик и заключил:

— Очень положительный тип этот Евгений де Богарне, и как генерал, и как государственный служащий. Правда, жизнь свою он закончил довольно печально. Впрочем, как и большинство смертных…

Он снова впал в задумчивость. Машинально перебирал груду спичек на столе. Обломками чего казались они ему — собственного семейного счастья или только макета «Беллерофона»? Внезапно он вскинул голову и с решимостью в голосе произнес:

— Я поговорил с Мирей. Мы вдвоем едем к моей сестре, в Сарт.